Я прикусила губу, чтобы не наговорить лишнего. Присела рядом с ней и открыла вторую дверцу.

– Хорошо, тогда я помогу. Вряд ли удастся снова заснуть под звон бьющейся посуды.

Я вгляделась в темные недра буфета, отметив, что чашек, тарелок или блюд там немного – больше походило на склад для вещей, которым Берди и дедушка не нашли другого места.

– Наверное, нужно будет снова поискать в гардеробной Берди, именно там я и видела ту чашку.

Мейси даже не подняла головы.

– Я загляну туда завтра, когда она проснется. Не стоит ее беспокоить в середине ночи.

Я вернулась к буфету. Среди старых счетов, поздравительных открыток, театральных программок и рецептов то и дело попадались фотографии винтажных предметов. Зная, что они могут стать новым минным полем для нас с Мейси, я незаметно складывала их в отдельную стопку, планируя просмотреть позже.

Мы притворялись, что поглощены нашим занятием, что не видим друг друга, однако я украдкой бросала взгляды на Мейси, отмечая мелкие изменения, которые произошли с ней за то время, пока меня здесь не было. Ее волосы были все такими же темными, глаза такими же светло-серыми – то и другое она унаследовала от своего отца, тому и другому я завидовала с тех самых пор, как достаточно подросла, чтобы заметить – у сестры есть то, чего нет у меня. В то же время сестра выглядела более сильной, словно ей пришлось нарастить мышцы, чтобы противостоять этой жизни. Я вспомнила слова тети Марлен, что я умнее Берди, потому что знаю, когда нужно гнуться. И подумала, что, возможно, Мейси просто научилась быть более жесткой, чтобы ветер ее не сломал.

Сестра не смотрела на меня, но я чувствовала, что она осознает мое присутствие – так рыба ощущает тень цапли на поверхности воды. С самых ранних лет Мейси умела притворяться намного лучше меня. Вероятно, потому, что я прожила с Берди на четыре года дольше, к тому времени устала от попыток привлечь внимание матери и вымещала свое раздражение криками, плачем и плохим поведением. Я вспомнила, как бабушка однажды заметила, какой спокойной и милой была Мейси, как умиротворенно смотрела на мир из своей колыбельки. Услышав это, я устроила истерику. Потому что они не понимали: Мейси легко быть умиротворенной, ведь у нее есть я; я забочусь о ней, уделяю ей внимание.

Из груды пожелтевших льняных салфеток выскользнула цветная фотография. На ней мы с Мейси сидим верхом на фиолетовой Несси в волшебном саду Марлен. Мейси шесть, мне – десять, и скульптуру тогда еще не передвинули к дому. Я – с разбитыми коленками, Мейси – с испуганным лицом. Она оседлала чудовище только потому, что я ее туда посадила и попросила тетю Марлен сфотографировать нас, чтобы доказать обидчикам Мейси, что она не трусиха. Помню, что свалилась на землю сразу же после того, как был сделан снимок. Я уже собиралась показать его Мейси, как вдруг вспомнила кое о чем.

– Тетя Марлен не звонила? Вдруг беспокоится, что меня так долго нет.

– Нет, не звонила. Для нее не новость, что ты не являешься домой по ночам.

Мейси продолжила перебирать тарелки и даже не взглянула на меня, чтобы проверить, поразила ли стрела цель. Пару секунд я смотрела на нее, на языке так и вертелась колкость. Однако я сдержалась, подумав об упавшем с моих плеч одеяле и о том, кто мог меня им укрыть. Годы между нами, точно каменная лавина, образовали непробиваемую стену. И все же мое имя навсегда останется первым словом, которое произнесла Мейси.