Он переместил свое тело так, чтобы не лежать прямо на ней, потому что она была очень маленькой, а он нет. Затем он сделал то, что обычно делал, обнял ее, прижимая ее голову к своему подбородку, поглаживая длинные шелковистые каштановые пряди ее волос.

Она снова всхлипнула, уткнувшись ему в шею, и сильнее заплакала, а ее теплое и влажное дыхание коснулось его обнаженной кожи.

Вульф уставился на низкий деревянный потолок, на длинную полосу послеполуденного солнца, пробивавшуюся через иллюминатор и тянувшуюся по дереву. Спокойное покачивание лодки у причала успокаивало. Оливия плакала, но уже не так сильно.

Черт, он что, ошибся? Неужели он сделал то, чего не должен был?

Он понятия не имел, что заставило ее встать из-за стола и направиться прямиком в спальню. Она явно пыталась выбраться с лодки, чего он не мог допустить, не тогда, когда ее отец, без сомнения, уже мобилизовал свои силы, чтобы найти ее.

Он просто хотел убедиться, что она не раскроет их прикрытие, плюс выяснить, из-за чего, черт возьми, она так расстроилась. Он не ожидал, что она вдруг наброситься на него, колотя маленькими кулачками по его груди.

Она была чем-то рассержена, это точно. Нет, не просто рассержена, она была в ярости. И по какой-то причине она направила эту ярость на него. Он позволил ей бить себя, потому что ему не было больно, и ей явно нужно было избавиться от части своего гнева. Но потом он подумал, что она может пораниться, так как он не был мягким парнем, поэтому остановил ее, схватив за запястья.

Она посмотрела на него тогда, и он увидел момент, когда гнев превратился во что-то другое. Однако он не ожидал, что она будет действовать так. Подойдет к нему и укусит. Поцелует его.

Возможно, если бы она оставила его после того, как укусила, он был бы в порядке. Он мог бы сопротивляться желанию. Но она этого не сделала. Она снова поцеловала его, неловко и нерешительно, ее пальцы дрожали, когда она царапала материал его рубашки, когда коснулись его кожи, а ее дыхание стало порывистым и хриплым.

Никогда еще ни одна женщина так не нуждалась в нем. Так отчаянно, что у нее дрожали руки. Женщинам он нравился, и, занимаясь сексом, он заботился о том, чтобы они уходили счастливыми и довольными. Но было что-то в том, как Оливия прикасалась к нему. Как будто она не могла насытиться им.

Она так давно хотела его. Дольше, чем он ожидал. И теперь она прикасалась к нему…

Ее прикосновение действовало на него, обжигало его, и он думал, что позволит ей исследовать себя немного, а затем мягко, но спокойно оттолкнет ее. Потому что секс с ней не входил ни в один из его планов.

Их отношения осложнились после того, как он рассказал ей правду о мотивах своей дружбы. И секс ничего не прояснит.

Но... Он обнаружил, что не может дышать, что его сердце бьется так сильно, как будто он был на двадцатимильном марш-броске, и все внутри него болело. И не только его член. Где-то глубоко внутри него была боль, которая хотела прикосновение ее рук. Требовала еще больше ее робких, нерешительных поцелуев. Ее дрожащих прикосновений.

Ему не следовало спрашивать, чего она хочет. Не надо было смотреть ей в глаза, видеть горящее в них обжигающее голубое пламя.

Тебя… Сейчас.

Он никогда не умел сопротивляться искушению, и Оливия в своем маленьком голубом платье, с горящими глазами и розовыми губами, полными и красными от поцелуев, которые она ему дарила, была его самым большим искушением.

Он говорил себе, что отказ от ее ласк причинит ей боль, и знал, это наверняка.

Но это еще не все. Что-то внутри него хотело ее так же сильно, и прямо здесь, прямо сейчас, казалось, это было идеальное время.

Значит, он не подумал. Он просто дал ей то, что она хотела. Его самого.

И это было... невероятно.