Черный Лес - Вероника Мелан (2018)

А рассказывать о себе не тяжело. Если уж осудил сам себя, боишься ли чужого суда? Нет.

Прежде чем заговорить, она долго терла переносицу, искала слова.

– У меня все просто – из-за мужиков. Одного любила – избил, второго любила – отказал. Третьего пыталась защитить – умер.

Командос от такой краткости вдруг зашелся не то смехом, не то кашлем. Утер рот тыльной стороной ладони, взглянул с любопытством:

– А чуть подробнее можно?

– Можно. Но это будет долго.

– Я согласен на долго.

– Тогда завари, командир, чай.

Ненасытный костер ел сучья, поленья, траву, кору, хвою – костер был рад всему, до чего дотягивался. Он дотянулся бы и до зелени, но мешали разложенные кругом камни, бока которых полыхали оранжевым. Текла в лесу ночь, текли из души Белинды слова. Долго текли.

В какой-то момент, сложив дважды два, Уоррен громко расхохотался – так громко, что под тканью палаток ненадолго стих храп.

– Ты что, влюбилась в представителя Комиссии? Дура совсем? Они же не люди! Вот клуша!

Он смеялся так долго, что принялся вытирать набежавшие на глаза слезы.

Ей бы обидеться на подколки, но Лин лишь печально и светло улыбалась – к чему теперь обиды? Бойд прав: она глупая клуша, – но все уже в прошлом.

– Теперь я знаю, что не люди. Тогда не знала.

Отсмеявшись, коммандос уставился на нее с неподдельным весельем. Покачал головой:

– Слушай, ну, ты даешь. В Сиблинга, в рот мне ногу… Никогда бы не подумал, что в этого робота можно влюбиться. А за что – за то, что хорошо дрался?

Правдивый ответ звучал бы так: «За то, что с ним я почувствовала, что не одинока в этом мире, что есть кто-то, способный меня защитить». Но она не стала углубляться в детали, ограничилась более коротким:

– В том числе.

– Так я тоже хорошо дерусь. Рассмотришь мою кандидатуру?

Ночь преломилась на этом моменте – Бойд выглядел серьезным, с остатками усмешки на лице, но лишь с остатками. Белинда вдруг растерялась, ощутила, что ее слова будут что-то значить для него.

– Ты… ты меня смущаешь, когда так шутишь.

Она опустила взгляд, приклеилась им к углям.

– А кто сказал, что я шучу?

Теперь не к месту весело (вероятно, от смятения) сделалось ей:

– Пробуешь удачу, как Олаф?

– Пробую. А вдруг мне повезет?

Она не понимала его – обычно чувства рождаются не так, но здесь никто не говорил о чувствах. Здесь ей как будто предлагали… перепих.

Он прочитал ее мысли по лицу и пояснил:

– Я умру здесь, Белинда, я это знаю. Возможно, это последний момент в жизни, когда мне может обломиться кусочек тепла.

Ей бы снова обидеться, но она, как ни странно, его понимала. Действительно понимала. Однако вместо возмущения ощутила другое: этот человек, живущий здесь из года в год, достоин другого – не скоротечного перепиха. И, тем более, не последнего в его жизни.

– Ты не умрешь здесь, – отозвалась она жестко. – Я не позволю.

Поставила пустую кружку на землю, поднялась и пошла к своей палатке. Обернулась уже у полога.

– Мы выйдем отсюда вместе, Бойд, понял? Ты. И я.

И скрылась под тентом.

* * *

Он бы обрадовался, если бы его коснулись. Подержали, прижали к себе, провели пальцами по щеке. Если бы поцеловали, приняли внутрь, позволили ощутить женское тепло. Еще один раз – последний раз.

Но она сделала что-то другое – то, отчего весь слой пепла внутри дрогнул, потому что под ним дрогнуло сердце.

Она сказала: «Мы выйдем отсюда вместе – ты и я».

«Я не позволю тебе умереть».

И, лежа в своей палатке, Бойд вдруг ощутил то, чего не чувствовал много лет, – как будто его погладили по душе. Приложили свою теплую ладонь к живому, пообещали «я теперь не уйду, я здесь, я с тобой».

Он был не один – с ним рядом кто-то был…

«Дурак, – костерил он себя, – дурак, о чем ты думаешь? Очнись!»