— Не знаю, я не спрашивал. Одну таблетку вечером и еще две — утром, перед тем как я пошел к тебе. Я уже чувствовал, что становлюсь другим человеком. А помойку внутри я видел так отчетливо, как будто она была у меня перед глазами. И с каждым часом это ощущение усиливалось. Я мог бы тебя убить. Даже тебя, — добавил он вдруг почти тем же тоном, каким разговаривал, когда изображал «гота».

Молодой человек отвел взгляд. Он взял сигарету, и Адамберг дал ему прикурить.

— А ты правда траванул бы меня газом из этого дерьмового пузырька?

— На что, по-твоему, был похож этот пузырек?

— На пробирку с ядом.

— С нитроцитраминовой кислотой.

— Ага.

— А еще на что?

Кромс затянулся и шумно выпустил дым.

— Ну, не знаю. На пробный флакончик духов.

— Это и был пробный флакончик духов.

— Не верю, — прошипел Кромс. — Тебе сейчас стыдно за то, что ты тогда собирался сделать, вот почему ты так говоришь. Я же запер тебя в кабинете. Думаю, кабинет — не то место, где ты хранишь духи.

— Ты запер меня, но забыл, что у всех легавых есть отмычка. Я зашел в ванную и взял там пробный флакончик. Нитроцитраминовой кислоты не существует. Хочешь, можешь проверить.

— Черт, — сказал Кромс и втянул кофе через соломинку.

— А вот то, что пушку нельзя слишком глубоко засовывать в штаны, — чистая правда.

— Понятно.

— У тебя действительно чесотка, туберкулез, одна почка?

— Нет. Когда-то был лишай, но прошел.

— Рассказывай дальше.

— Этот кот, застрявший под ящиками, сбил мне весь настрой. А может, не кот, а старик с его историей про оторванную руку. Я словно протрезвел. И почувствовал, что мне уже надоело наезжать на тебя. Но все-таки я этого хотел. Хотел наезжать на тебя до тех пор, пока ты не упадешь на колени, не начнешь умолять, чтобы я тебя простил. Жослен говорил, что, если я не наеду на тебя как следует, если не отправлю тебя в нокаут, мне крышка. Я так и останусь с этой помойкой внутри до конца моей жизни. И в самом деле, мне потом было хорошо, я ни о чем не жалел.

— Но ты оказался в ловушке.

— Да, черт побери, как кот под ящиком. Я все ждал, когда появится опровержение насчет ДНК. Или опять позвонит тот тип. Но так и не дождался.

— Тебе не пришло в голову, что все это подстроил Жослен?

— Нет. Ведь он же спрятал меня у себя. В дальнем конце квартиры, в чулане, и велел не вылезать оттуда, чтобы пациенты не заметили.

— Если бы в то утро, вернувшись от меня, ты вылез из своего чулана где-то между девятью и двенадцатью, то мог бы встретиться со мной. Я пришел к нему, чтобы выговориться. Думаю, он оценил эту ситуацию. Мы оба просим его о помощи, а он нас обоих водит за нос. Хотя мне он действительно помог, шума в ушах как не бывало. У него золотые пальцы, Кромс. Нам будет его не хватать.

— Нет. Я по нему скучать не буду.

— Что было дальше? В тот день?

— Когда настало время обедать, он пришел за мной, велел рассказать, как это было, во всех подробностях, хотел, чтобы я повторил слово в слово то, что говорил тебе, страшно веселился и вроде был очень рад за меня. Потом велел мне снять футболку и приготовил вкусный обед, чтобы отпраздновать это дело. По поводу ДНК он сказал, что эксперты ошиблись и, пока легавые это поймут, должно пройти какое-то время. Но я с каждым днем все меньше в это верил. Я хотел поговорить с Луи, но с моего мобильника звонить было нельзя, а если бы я позвонил по домашнему телефону Жослена, легавые могли бы узнать, что Луи мой дядя, и начать следить за ним. Мне стало казаться, что кто-то меня подставил. Это ведь он подбросил платок, да?

— Конечно. Ему ничего не стоило это сделать. А еще — шерсть твоей собаки, Лютика. Ее нашли на сиденье старинного кресла в Гарше. Того самого кресла, к которому он вчера тебя пригвоздил. Он бывал у тебя дома?

— Нет. Никогда.

— На время лечебных сеансов ты снимал одежду?