Беглецы - Нил Шустерман (2012)

Коннор пытается подсчитать, как долго они находились в воздухе. Девяносто минут? Час? Два часа? Определить, в каком направлении они летели, никак не получится. Они могут сесть где угодно. Может, Гундос и прав: самолет летит в режиме автопилота и по команде с пульта управления упадет в океан, чтобы избавиться от них, как от нежелательной улики. Или еще что похуже? Что, если… Что, если…

— А что, если нас просто отправили в заготовительный лагерь? — говорит Гундос. На этот раз Коннор не приказывает ему заткнуться, потому что ему в голову лезут похожие мысли.

Ответить Гундосу решает Диего:

— Если так, я бы хотел, чтобы мои пальцы достались скульптору и он использовал их, чтобы создать что-то вечное.

В наступившей тишине все размышляют над словами Диего. Потом Хайден решает высказаться:

— Если меня отдадут на разборку, хотелось бы, чтобы мои глаза достались фотографу — такому, который снимает супермоделей. Вот что хотят видеть мои глаза.

— А я хочу, чтобы мои губы достались звезде рок-н-ролла, — говорит Коннор.

— Ноги — олимпийскому чемпиону.

— Уши — дирижеру оркестра.

— Желудок — ресторанному критику.

— Бицепсы — культуристу.

— Мои носовые пазухи врагу не пожелаю.

Они продолжают болтать и смеяться, когда самолет касается взлетно-посадочной полосы.

28. Риса

Риса не имеет ни малейшего представления о том, что происходит в корзине, в которой летит Коннор. Впрочем, она уверена, что мальчишки будут говорить о том, о чем они всегда говорят, куда бы ни попали. Риса не подозревает, что в их клетке происходит ровным счетом то же самое, что и в той, где находится она, да и почти что в любом другом контейнере, стоящем в багажном отделении: люди стараются побороть страх, высказывают невероятные предположения, задают друг другу вопросы, которые вряд ли решились бы задать при других обстоятельствах, и делятся сокровенными историями. Детали конечно же меняются от корзины к корзине, как и сидящие в них люди, но общий смысл происходящего остается неизменным. Выйдя на свободу, никто уже не будет говорить о том, о чем говорилось в корзинах, а многие даже себе не признаются в том, что говорили об этом, но после всего, что им пришлось пережить вместе, невидимые узы товарищества, скрепляющие их, все равно станут крепче.

В попутчицы Рисе достались: толстая плакса, девочка, взвинченная неделей никотиновой абстиненции, и бывшая жительница государственного интерната, ставшая, совсем как Риса, невольной жертвой сокращения бюджета. Ее имя Тина. Другие попутчицы тоже назвались, но Риса запомнила только имя другой сироты.

— Мы с тобой очень похожи, — сказала ей Тина в начале полета, — могли бы запросто быть близнецами.

Несмотря на то что кожа у Тины цвета умбры, Риса не может не признать того, что в ее словах заключена истина. Всегда утешительно сознавать, что человек, с которым ты попал в грудную ситуацию, обладает схожим жизненным опытом. Впрочем, есть в этом и негативный момент — Рисе кажется, что ее жизнь напоминает одну из мириад пиратских копий, сделанных с настоящего, лицензионного фильма. Естественно, дети из государственных интернатов не все на одно лицо, но со многими случается одно и то же. Даже фамилию им дают одну и ту же, и Риса часто проклинает того, кто придумал называть их всех на один лад — Сирота, — как будто быть сиротой и помнить об этом всю жизнь так уж приятно.

Самолет заходит на посадку, и все начинают ждать.

— Почему так долго? — спрашивает нетерпеливая девочка, страдающая от никотиновой зависимости. — Я этого не вынесу!

— Может, нас перегрузят в машину, а может, в другой самолет, — высказывает предположение толстуха.

— Лучше бы этого не было, — говорит Риса. — В клетке недостаточно воздуха для второго полета.

За стенкой клетки раздаются какие-то звуки — рядом явно кто-то есть.

— Тихо! — говорит Риса. — Слушайте.