Судный день - Адриан ДАже (2011)

— Любая жизнь бесценна. Если ты стираешь с лица земли территорию вроде Газы, — одно из самых густонаселенных мест на планете, где на крошечной площади ютится полтора миллиона человек, так что даже Ватикан называет ее концентрационным лагерем, — это значит, что ты принял решение уничтожить невинных гражданских жителей. Если бы какая-нибудь другая нация позволила бы себе сбрасывать тучи кластерных бомб и белый фосфор на женщин и детей, ваши люди в Вашингтоне просто с ума бы сходили от ярости. Белый фосфор! Вещество, которое прилипает к коже и продолжает гореть, сжигая тело. Каким образом израильтяне оправдывают это?

О’Коннор не ответил, удивленный ожесточенностью Алеты. «Интересно, — подумал он, — кому принадлежат эти слова, арабу или еврею: „Человек без страны — это человек без собственного достоинства. А для нас достоинство значит даже больше, чем жизнь“»? О’Коннор был убежден, что эти ужасные убийства будут продолжаться, пока арабские исламисты не признают неоспоримое право Израиля на существование, а Израиль не откажется от своих нелегальных поселений и не вернет землю, которую он оккупирует с 1967 года, чтобы государство Палестина могло стать реальностью.

Они подошли к «лестнице смерти», и Алета подняла голову, взглянув на скалу.

— До вершины здесь сто восемьдесят шесть ступеней, — сказала она. — Узников заставляли тащить на плечах громадные глыбы по этой лестнице в качестве наказания. — В глазах ее стояли слезы. — Я думаю, будь мой дедушка жив сегодня, он бы убеждал народ и правительство Израиля выбрать другой путь. Израильский народ я не виню — они хотят мира так же, как и простые палестинцы, — но приверженцы жесткого курса в правительстве никогда не успокоятся, пока силой не захватят все палестинские земли, а исламисты не уймутся, пока государство Израиль не будет стерто с карты мира. Это безумие, такое же бессмысленное безумие, которое в свое время породило фон Хайссена и Маутхаузен. — Она вытерла глаза и взглянула на О’Коннора. — Нам пора ехать. До зимнего солнцестояния остается менее трех недель. Если мы хотим, чтобы у нас был хоть какой-то шанс найти третью статуэтку, не говоря уже о том, чтобы расставить их по местам к 21 декабря, мы должны действовать очень быстро.

О’Коннор кивнул. Он понимал, что это будет опасно. Вместе они молча прошли по каменоломне, где тысячами гибли евреи и представители других наций. На мгновение их руки встретились, и Алета не попыталась убрать свою ладонь.

— Думаю, сейчас самый большой вопрос — как нам добраться до Гватемалы? — сказала она, когда О’Коннор выезжал с автостоянки.

— Вы только что напросились на работу штурмана, — сказал он, протягивая Алете дорожную карту. — Сейчас мы направимся назад вдоль Дуная до собственно городка Маутхаузен, а оттуда по дороге 123 до пересечения с шоссе Е55 и дальше в Чешскую Республику.

— А почему в Чешскую Республику?

— Уайли никому не доверяет, поэтому он воздержится от того, чтобы ввести в курс полицию Германии и Австрии, но агенты ЦРУ будут по-прежнему отслеживать основные места пересечения границ. Чехия вряд ли окажется в первых строчках его списка наших возможных маршрутов, поскольку он подумает, что мы будем уезжать через Вену или один из больших немецких городов, например, через Франкфурт.

— Значит, Прага?

О’Коннор покачал головой.

— Аэропорты и железнодорожные вокзалы находятся под самым пристальным вниманием, и на это начальник резидентуры в Праге мобилизует собственных агентов. Но даже у ЦРУ не хватит людей, чтобы отслеживать все пристани, а в Гамбурге у меня есть свой человек. Если нам удастся объехать Прагу и пересечь границу в обратном направлении, а затем пробраться незамеченными через Дрезден до Гамбурга, у нас появится шанс.

О’Коннор взглянул в зеркало заднего вида. Его память мысленно запечатлела все машины на парковке, а сейчас за ними на приличном расстоянии следовала черная «ауди», стоявшая там в самом дальнем конце.

— У нас снова попутчики.