Карла изучала меня с другого конца комнаты, как будто собиралась попросить позировать ей для следующей картины. Я выгнул бровь. Карла принялась обмахиваться полотенцем.

– Почему ты здесь живешь? Это ужасное место.

– Ужасное? – со смехом переспросил я.

– Ты всегда здесь жил?

Я открыл было рот, чтобы ответить «нет», но передумал. Кисть, насыщенная краской, застыла на расстоянии дюйма от холста. Рука задрожала, и мне пришлось опустить кисть.

Карла ждала моего ответа. Кроме Наталии, Имельды и Томаса, больше никто в Пуэрто-Эскондидо не знал о моем прошлом и о диссоциативной фуге, которой я страдал. Даже мои сыновья. Томас предупредил, чтобы я никому не открывал свою настоящую личность. По причинам, которые я не мог объяснить – возможно, потому что Карла когда-то открыто рассказала мне о своих отношениях с живописью, – мне захотелось поделиться с ней своей историей.

– Могу я доверять вам?

– Что за странный вопрос? Да, можешь. Я – твоя… – Она замолчала и указала на себя. – Я – твой друг.

Я долго смотрел на нее, размышляя, потом кивнул.

– Вы – мой друг, и я благодарен вам за дружеское общение, – сказал я и признался: – Раньше я жил в другом месте. В Калифорнии, если быть точным.

Карла еле слышно ахнула. Ее пальцы взлетели к вырезу блузки, затеребили пуговицу размером с жемчужину.

– Со мной произошел несчастный случай, и я не могу вспомнить ничего о том, как я там жил, о людях, которых я знал. Я ничего не помню о себе. Мое настоящее имя Джеймс. – Я коротко рассказал ей о своем состоянии.

Покрасневшие от жары шея и грудь Карлы побелели, словно мел. Она чуть покачнулась. Я схватил табурет и тремя шагами преодолел разделявшее нас расстояние. Карла устроилась на сиденье и вцепилась в мою руку.

– Почему бы тебе не вернуться в Калифорнию? Ты здесь чужой.

– Джеймс тут чужой, а я – нет. Как и мои сыновья. – Я осторожно снял ее руки, чувствуя, что и сам перегрелся. По спине тек пот, рубашка липла к влажной коже. Я подошел к дальней стене и повернул термостат. – Здесь наш дом, – сказал я, раскинув руки, чтобы обозначить эту комнату и город вокруг нас, и вернулся к Карле.

– А твоя семья в Калифорнии? Ты по ней не скучаешь? Ты наверняка должен скучать по матери. – Последнее слово она прошептала.

– Трудно скучать по человеку, которого я не помню.

Губы Карлы приоткрылись, и, отвернувшись, она уставилась в окно.

– Что касается моих братьев, – продолжал я, придвигая табурет и садясь с ней рядом, – то им я не доверяю. Я не доверяю и Джеймсу.

Карла повернулась ко мне:

– Как можно хоть кому-то доверять, если ты не доверяешь себе?

– Я не знаю человека, которым был.

– Уверена, что твоя мать отчаянно скучает по тебе и хотела бы, чтобы ты вернулся домой.

– Я не думаю, что она знает о моем воскресении. Если же знает, то где она?

– Ты не хочешь поехать и выяснить?

– Нет, – слишком резко ответил я. Каждая новая вещь, которую я узнавал о своем прошлом, ставила меня на шаг ближе к возвращению моей настоящей личности. К этому я никогда не буду готов.

Я вернулся к своему холсту, опустил грязные кисти в терпентин и закрутил крышки на тюбиках с краской. Лоб пронзила резкая боль. Я застонал. Крепко зажмурившись, я надавил указательным и большим пальцами на уголки глаз.

Потом услышал скрип табурета и шелест одежды.

– Головные боли вызваны твоим состоянием? – раздался голос Карлы рядом со мной.

Я уронил руку и посмотрел на нее.

– Думаю, да, – согласился я, хотя у меня не было подтверждения врача. Возможно, головные боли стали следствием гипноза, которому меня подверг Томас.

Карла нахмурилась:

– Они становятся сильнее.

– Некоторое время мне удавалось с ними справляться, но в последнее время они усилились. Голова болит сильнее, чаще и… – Мой голос прервался. Я схватил кисть и забарабанил ручкой по столу.

– И что? – подбодрила меня Карла.