Год наших тайн - Сарина Боуэн (2014)

– А это решает адвокат твоего отца, – сказал Аззан, перестав изображать улыбку. Ты назовешь день, и мы провернем все за пару часов.

– Я не могу вмешиваться, – настаивала я, закидывая рюкзак повыше на плечо. – Ничего не знаю и ни с кем не намерена встречаться.

– Шеннон, ты встретишься с ним. Если хочешь изображать бунтующего подростка, выбери другой повод. А это не обсуждается.

Увы, я тоже так считала.

– У меня занятия, – повторила я. Трудно было представить, что Аззан проехал более девяноста миль, только чтобы поговорить со мной. Если так, от него будет трудно отделаться.

– У тебя неделя на то, чтобы позвонить мне и назначить встречу. – С этими словами он повернулся и пошел прочь.

Я была рада, что он отвалил. Но он не сказал, что будет, если я не позвоню. Похоже, скоро сама узнаю.

Эта встреча омрачила мне выходные, а из-за статьи в газете они стали совсем черными. Статья была на первой странице, вверху. Три совершенно новых обвинения в адрес отца.

«Прошел год, но они продолжают выходить из тени». Я просмотрела статью со знакомым чувством боли и ужаса в сердце. Как и прочие, новые обвинители были подопечными отцовского фонда для мальчиков из неблагополучных семей.

Я покосилась на смазанное фото на сайте новостей. Сфотографировали только одну жертву. Волевое лицо – рельефные скулы, выпуклый лоб. Видела ли я его раньше? Похоже, что нет. Или мне просто хотелось так думать?

Больше года я только этим и занималась – смотрела на зернистые снимки, пыталась напрячь память. Бывали дни, когда мне удавалось себя убедить, что все это бред собачий. Я никогда не видела, чтобы отец делал что-нибудь странное. И потом, я кучу времени проводила в раздевалках. Это были большие, гулкие помещения, где народ непрерывно сновал туда-сюда. Как мог довольно известный тренер пятидесяти с лишним лет надолго оказываться наедине с четырнадцатилетками так, чтобы никто не заметил?

И все же…

Мой взгляд постоянно возвращался к фотографиям этих ребят. На этом снимке – лицо молодого человека. Ему уже девятнадцать. Если верить учителям, которые дали интервью для статьи, он стал агрессивным и неуправляемым в раннем подростковом возрасте. Никто не понимал, почему из отличника он превратился в отстающего по всем предметам. Он сказал матери, что один из его хоккейных тренеров жуткий тип. Но на расспросы отвечать отказывался.

Он перестал есть.

Бог ты мой.

В газетных отчетах отец выглядел очень-очень виновным.

В отличие от матери, я не тешила себя надеждой, что мальчики все выдумали. Даже если речь шла о возможном подкупе, я нутром чуяла, что цена подобных обвинений для молодого человека слишком высока. Даже случившееся со мной в прошлом году не настолько меня подкосило, чтобы я стала верить, будто все это заговор.

В статьях отца всегда изображали (и правильно) патологическим себялюбцем. Нашлось огромное количество старых фотографий, где он либо кричит на игроков, либо, наоборот, сияет победной улыбкой.

В реальной жизни тренер Эллисон был самым замкнутым, молчаливым, колючим типом, какого только можно встретить. Он отмеривал эмоции будто пипеткой, а свое одобрение берег исключительно для хорошо сыгранных хоккейных матчей.

Очень немногие из свидетелей, вызванных давать показания о его моральном облике, ринулись на его защиту.

Сегодняшняя статья сопровождалась снимком из газетного отчета о хоккейной программе в Стерлинг-колледже. На фото отец щеголял дизайнерским костюмом и ослепительной улыбкой.

Мой отец никогда не улыбался, разве что по просьбе фотографа. И когда его команда выигрывала сложный матч.