Моя сестра - Мишель Адамс (2017)

Она оставляет меня с выцветшим изображением бабочек, которое я сжимаю в руках, и с мелодией из «Мадам Баттерфляй», раздающейся все громче в моей голове. Она покидает комнату, заворачивает за угол, а я падаю, скорчившись на простынях, дрожь моих рук передается всему телу.

Через пару минут я беру себя в руки. Иду в ванную, умываюсь, мое лицо красное и опухшее. Но теперь на пути в комнату я не держу голову опущенной. Я останавливаюсь, и поворачиваюсь к тому, что находится в нише: комод, уставленный фотографиями. На нем слой пыли, но фотографии чистые. Я беру одну и замечаю, что даже под ней есть пыль. Фотография здесь недавно, может быть, ее поместили сюда из-за меня. Смотрю на изображение, на котором безошибочно можно узнать Элли. Я там тоже есть, мне от силы полтора года. Я хихикаю, она смотрит на меня ледяными глазами. На ее лице вроде бы улыбка, но не особенно счастливая. Есть и другие фото, но я не готова рассматривать их сегодня. Я бросаю рамку обратно, другие фотографии разлетаются в стороны, как кегли для боулинга.

Теперь я понимаю, почему мои ноги доставали до конца кровати. Она не предназначена для взрослого человека. Я приподнимаю постельное белье и нахожу по бокам кровати выдвижные поручни, которые когда-то не давали мне упасть. Открываю ящик, куда спрятала статуэтку, и нахожу там детские пеленки из махровой ткани и коробочку с булавками. Ни разу не тронутые за столько лет. Открываю другой ящик, где обнаруживаю набор розовых ползунков, рассчитанных на детский возраст от рождения до полутора лет. Мои вещи. Вещи, которые я когда-то носила. Беру одну, нюхаю ее, но значительный слой пыли только вызывает зуд в носу. Беру статуэтку и, бережно прижав ее к себе, откидываюсь на кровать. Тянусь к телефону, вспоминаю, что он сломан. «Дыши, – говорю я себе. – Перестань плакать». Глотаю валиум и жду, пока он подействует. Не дожидаюсь, и тогда, вытерев глаза, звоню Антонио по домашнему телефону, и вешаю трубку, когда он не отвечает.

Я двигаюсь, только когда слышу, как подъезжают машины в этой медленной, пафосной манере, обязательной для похорон. Я поднимаюсь и вижу через окно пять черных «Ягуаров». Один из них особенно вместительный, задние двери его распахнуты – раскрытый рот, готовый поглотить гроб. Носильщики выходят из дома, погружают гроб в машину, и в тот же момент в мою дверь кто-то стучит.

Это Джойс. Она замечает мои слезы, и делает логичное предположение, что я грущу о своей утрате. Это так, но моя скорбь не по матери. А по жизни, которую я потеряла. По малышке, которой я была. По ребенку, которым мне не удалось стать.

– Ну же, ну же, – утешает она, беря за руку. Быстро осматривает меня, обращая внимание, что я босиком. Оглядывает комнату, видит черные ботинки на плоской подошве, в которых я приехала, да пару новых модных «рибоков». Она берет одну кроссовку, проверяя подошву.

– Побудь здесь, – бормочет она, усаживая меня, перед тем как засеменить из комнаты.

Возвращается она с парой благовидных черных лодочек с завязками, похожих на те, которые носит сама. Поскольку я не проявляю интереса к ее предложению надеть их, она сама присаживается, и, поставив мою ногу себе на колено, затягивает шнуровку, несмотря на слабость левой руки. После этого она обращает внимание на кожаную коробочку на кровати рядом со статуэткой. Берет ее и открывает. Внутри – жемчужное колье. Она показывает его мне, ожидая от меня комментариев, вероятно, не зная, надену ли я его.

– Его дала мне Элли.

Она сжимает губы, так что сперва кажется, что она мне не верит. Но потом она кивает, как бы сама себе.

– Поэтому ты его не наденешь. – Она закрывает коробочку и убирает ее обратно в мою сумку. Помогает мне, расправляя мне волосы. Достает из кармана платок и вытирает мои покрасневшие глаза, но ее доброта только вызывает у меня еще больше слез.