— Я знаю, Стефани, что Жером Морваль тебя не привлекал. Во всяком случае, пока не привлекал. Но я понимал, что должен действовать с упреждением. Жером Морваль жил в деревне. Времени у него было сколько хочешь. Он был хитрый. Он знал, чем тебя заманить. Всякие там «Кувшинки», воспоминания о Моне, пейзажики…

Чудовище снова потянулось к моей руке. Оно ползло и ползло по простыне. Как клоп. Больше всего мне хотелось размахнуться и вонзить в него нож. Убить мерзкое насекомое.

— Я ни в чем тебя не упрекаю, Стефани. Я знаю, что между тобой и Морвалем ничего не было. Ты просто согласилась прогуляться с ним. Побеседовать. Но со временем он бы тебя соблазнил, Стефани, он бы своего добился. Я ведь не злой, Стефани. Я совсем не желал смерти Жерому Морвалю. Толстяку Камилю. Я вел себя терпеливо, очень терпеливо. Пытался его вразумить, намекал ему — прозрачно намекал, — на что я способен. Чем он рискует, продолжая ухлестывать за тобой. Сначала отправил ему открытку. Ту самую, с «Кувшинками». Морваль был не дурак, он, конечно, помнил, что это за открытка. Он сам передал мне ее для тебя, еще в тридцать седьмом году, в тот день, когда тебе исполнилось одиннадцать, сразу после смерти Альбера. В саду Моне. Я вырезал из книжки Арагона одну фразу и приклеил ее на открытку. Одну строчку из стихотворения, которое ты учила с детьми в школе. Мне она очень нравилась. Потому что объясняла, что мечтать не следует, что это — преступление, а за преступление полагается наказание. Нет, Морваль был далеко не дурак. Он понял смысл послания. Каждый, кто посмеет приблизиться к тебе, кто попробует тебя обидеть, подвергает себя опасности…

Рука Жака нащупала лежавший на постели сборник стихов Арагона. Жак провел по обложке пальцами, но не смог взять книгу в руку. Я не шевелилась. Жак закашлялся, прочищая горло, и продолжил:

— Догадайся, Стефани, какой ответ дал мне Жером Морваль? Он рассмеялся мне в лицо! Пожелай я тогда, мог бы его убить. Но я любил толстяка Камиля. И я дал ему еще один шанс. Я отправил ему на адрес парижского кабинета ящик для красок. Тот ящик, что когда-то принадлежал Джеймсу. Надпись на крышке сохранилась. Я вырезал там: «Она моя. Здесь, сейчас и навсегда». И начертил крест! Если уж и на этот раз Морваль не поймет, решил я… Он назначил мне встречу, как раз в то утро, возле портомойни, неподалеку от мельницы «Шеневьер». Я думал, он скажет, что все понял и отказывается от тебя. Не тут-то было! Он у меня на глазах зашвырнул ящик в середину ручья. Он презирал тебя, Стефани! Он тебя не любил. Он видел в тебе трофей — еще один трофей. Он заставил бы тебя страдать, он привел бы тебя к погибели… Что я мог? Я ведь обещал тебя защищать… Он не принимал меня всерьез. Сказал, что я против него — ничто. Издевался над моими охотничьими сапогами. Говорил, что я не в состоянии дать тебе счастье, что ты никогда меня не любила. Знакомый мотивчик!

Он снова зашарил рукой по постели и наткнулся пальцами на мастихин.

— У меня не было выбора, Стефани. Я убил его ножом, который забрал у художника Джеймса и сохранил. Он умер там, на берегу ручья, в том же самом месте, где раньше Альбер. То, что я сделал потом, — разбил ему голову камнем, опустил ее под воду, — признаю, это было глупо. Я даже испугался, что ты что-нибудь заподозришь, особенно после того как легавые достали из ручья ящик Джеймса. К счастью, тебе его не показали. Для меня было важно защищать тебя так, чтобы ты ни о чем не догадывалась. Чтобы ты не знала, как я рискую ради тебя. Ты мне доверяла — и правильно делала. Сейчас я могу сказать тебе честно: ты даже не представляла, до какой степени я тебя любил. Ради тебя я был готов на все. Помнишь, через несколько дней после смерти Морваля ты даже заявила в полиции, что в то утро я был дома, в постели с тобой. Наверное, в глубине души ты уже тогда знала правду, но отталкивала ее от себя. Все мы чувствуем, что нам помогает ангел-хранитель, и принимаем это как должное. Кому придет в голову благодарить ангела-хранителя?