Солнце в руке - Буало-Нарсежак (1999)

Он по-прежнему говорит с ней тоном доброго приятеля — полусерьезным, полушутливым, и Армель с трудом сдерживается, чтобы не взорваться от негодования. Лжет он или в самом деле забыл? Почему тогда он с такой настойчивостью продолжает твердить об этом будущем совместном предприятии? Какой интерес он преследует? Что задумал? Разумеется, у нас очень хороший врач! Все-таки не к дикарям приехал! А этот тон превосходства! Нет, за столько лет он ничуть не изменился. Хочет казаться любезным, а ведет себя бестактно. Он идет на два шага впереди нее и, конечно, не догадывается, что она сейчас с пристальной ненавистью изучает его всего — от затылка до подметок. Он рассматривает окна в коридоре — пора покрасить! вон по стенам видны потеки… Она знает, что от его внимания не ускользнет ни одна деталь, и вполне возможно, что, продолжая улыбаться, про себя он подсчитывает, сколько может стоить эта обветшалая крепость, — подсчитывает чисто автоматически, по привычке все переводить в цифры. Он называет это «с умом вести дела». Уж не потому ли он вернулся раньше срока, что ему не терпится провернуть свою идею со «спонсорством»? Наверное, он считает выгодным вложить сюда капитал, чтобы впоследствии выкупить весь замок, ведь в его понятии «широко смотреть на вещи» — это наложить лапу на чужую собственность. Жана-Мари он сделает своим управляющим, ну а я… А меня… Нет, она даже думать не желает об этом! Это было бы слишком несправедливо!

А он уже стучит в дверь и тут же тихонько приотворяет ее.

— Где тут наш лентяй? Ишь как славненько устроился!

Он не ошибся, когда говорил, что Жану-Мари станет лучше от одного его голоса. Жан-Мари оживает на глазах. С мгновенно загоревшимся взглядом он уже приподнимается на локте, пытается протянуть руку и одновременно бормочет извинения.

— У меня что-то с пальцами, как при ревматизме… Но это скоро пройдет! — Его одолевает приступ кашля.

Армель силой заставляет его снова улечься.

— Что ты так разволновался? Господин Ван Лоо пробудет здесь какое-то время, и вы сможете разговаривать сколько захотите.

— До чего же глупо валяться с бронхитом! Это я на озере простудился. Я вам потом объясню!

— А тут и объяснять нечего, — вмешивается Армель. — Во всем виновата погода. Присаживайтесь, мсье Ван Лоо.

Она подталкивает к нему стул, но он, прежде чем усесться, торжественно опускает на колени больному кожаный футлярчик.

— Что это?

— Откройте! Да не пугайтесь! Это для вас.

Жан-Мари в экстазе. Он разглядывает подарок словно зачарованный. Потом робко нажимает на кнопку, которой приводится в действие механизм. Загорается огонек. Он гасит его и зажигает снова. Голубовато-желтое пламя послушно появляется из зажигалки.

— Это не значит, что вы должны курить только ради удовольствия щелкать зажигалкой! — предостерегает его Ван Лоо.

Жан-Мари обещает, что не будет, но вряд ли он слышит, о чем ему говорят. Он то отставляет драгоценную безделушку на расстояние вытянутой руки, то вновь подносит ее к себе и завороженно глядит, как на золотой поверхности играют блики света. Он счастлив, как мальчишка рождественским утром.

— Она такая же красивая, как моя монета! — говорит он.

И в доказательство сейчас же достает с груди цепочку с дукатом, которую носит теперь, как памятную медаль о первом причастии.

— Что это? — удивляется Ван Лоо. Блеск металла пробудил в нем интерес.

Армель отвечает первой:

— Эту монету подарил ему дед.

— Можно посмотреть?

— О! Не думайте, что это какой-нибудь раритет, — свирепо зыркнув на Жана-Мари, отвечает Армель.

А Жан-Мари уже протягивает монету Ван Лоо. Тому достаточно беглого взгляда, чтобы тут же оценить ее.