Из царства мёртвых - Буало-Нарсежак (1995)

Взглядом, которым Флавьер окинул мебель, обои, безделушки, он прощался с нею. Особенно его поразили картины в гостиной, жившие своей особой, причудливой жизнью. Почти на всех были изображены животные, единороги, лебеди, райские птицы. Манерой письма они напомнили ему Руссо Таможенника.[34]

Подойдя поближе, Флавьер разобрал подпись: «Мад. Жев.». Были ли это обитатели той, иной страны? Где только увидела она этот черный пруд, эти кувшинки, подобные кубкам, полным яда? И что за лес обступил танцующих колибри стеной из стволов и лиан?

Над камином висел портрет молодой женщины, чью хрупкую шею украшало желтое ожерелье с продолговатыми бусинами: портрет Полины Лажерлак. Прическа была та же, что и у Мадлен. Но на изящном страдальческом лице застыло отсутствующее выражение, одновременно горестное и усталое, как будто душа ее изранилась, натолкнувшись на какую-то известную ей одной преграду.

— Ну наконец-то! — воскликнул Жевинь.

Флавьер не растерялся и, инстинктивно найдя верный тон, спросил:

— Она здесь?

— Ты о чем? Это тебе должно быть известно, где она!

Флавьер устало опустился в кресло. Ему не надо было притворяться, чтобы казаться подавленным.

— Мы не встретились, — сказал он тихо. — Я прождал ее до четырех на площади Звезды… Потом зашел в гостиницу на улице Сен-Пер, на кладбище в Пасси. Я только что оттуда… Если ее и здесь нет, тогда…

Он взглянул на Жевиня: тот страшно побледнел, глаза вылезли из орбит, рот приоткрылся, как от удушья.

— Ну нет… — пролепетал он. — Нет, Роже, ты же не можешь…

Флавьер развел руками:

— Говорю тебе, я искал ее повсюду.

— Не может быть! — выкрикнул Жевинь. — Ты хоть понимаешь, что…

Он потоптался по ковру, нервно сцепив руки, и наконец плюхнулся на краешек дивана.

— Ее надо разыскать, — сказал он. — Немедленно! Немедленно! Я просто не вынесу…

Он колотил кулаками по подлокотнику дивана, и столько было в этом жесте ярости, боли, отчаяния, что его состояние передалось и Флавьеру.

— Если уж женщина задумала сбежать, — бросил он злобно, — помешать ей непросто…

— Сбежать, сбежать? Как будто Мадлен могла это сделать! Уж лучше бы она и вправду сбежала. Только, может, сейчас ее уже…

Он поднялся, опрокинув низенький столик, подошел к стене и прислонился к ней, ссутулив плечи и опустив голову, как принявший стойку борец.

— Что в таких случаях делают? — спросил он. — Ты должен это знать. Обращаются в полицию? Да скажи же что-нибудь ради бога!

— Они рассмеются нам в лицо, — сказал Флавьер. — Вот если бы твоя жена пропала два или три дня назад, тогда другое дело.

— Но, Роже, тебя-то они знают… Если ты им втолкуешь, что Мадлен пыталась уже покончить с собой… что ты вытащил ее из воды… что сегодня она, может, снова взялась за свое, тебе-то они поверят.

— Прежде всего, пока еще ничего не известно, — сказал Флавьер раздраженно. — Наверняка она вернется к обеду.

— А если нет?

— Ну, тогда тебе придется самому что-нибудь предпринять.

— Короче, ты умываешь руки.

— Да нет же… Пойми, просто обычно мужья сами обращаются в полицию.

— Ладно… Я иду туда.

— Это просто глупо. Все равно никто и не подумает ее искать. Запишут приметы, пообещают заняться этим, а сами станут ждать, что будет дальше. Так всегда делается.

Жевинь медленно опустил руки в карманы.

— Если придется ждать, — процедил он сквозь зубы, — я просто рехнусь.

Он походил по комнате, остановился перед букетом роз, украшавшим камин, и принялся изучать его с угрюмым видом.

— Мне надо идти, — сказал Флавьер.

Жевинь не шевелился. Он смотрел на цветы. На щеке у него подергивался мускул.

— На твоем месте, — торопливо проговорил Флавьер, — я не стал бы терять надежду раньше времени. Еще только семь. Она вполне могла задержаться в магазине или встретить кого-нибудь…

— Тебе-то на это начхать! — сказал Жевинь. — Ясное дело!