Из царства мёртвых - Буало-Нарсежак (1995)

— Принесите второе, — сказал Флавьер.

Ну почему его не оставят в покое? Какие еще бельгийцы! И почему не голландцы? Вот болван! Он поспешно доел мясо. Оно оказалось жестким, но Флавьер не стал жаловаться. Ведь он решил не щадить себя, замкнуться в своем горе, казнить себя воспоминаниями. Тем не менее за десертом он выпил две рюмки коньяку, и туман, окутывавший его в последние часы, понемногу рассеялся. Облокотившись о столик, он прикурил от золотой зажигалки: ему чудилось, что в дыме, который он вдохнул, была какая-то частица Мадлен. Он затянулся медленно, смакуя, и задержал дыхание.

Теперь он был уверен, что Мадлен до своего замужества не совершила ничего дурного. Его предположение было нелепым. Жевинь не женился бы на ней, не наведя справки. Да и не слишком ли поздно начала ее мучить совесть: ведь раньше Мадлен казалась вполне нормальной. До начала февраля за ней не водилось никаких странностей. Никогда ему не вырваться из заколдованного круга… Флавьер щелкнул зажигалкой и с минуту любовался тонким язычком пламени, прежде чем задуть его. Ладонью ощутил тепло нагревшегося металла. Нет, мотивы, побуждавшие Мадлен, не были заурядными. Это он цеплялся за примитивные доводы, доискивался до каких-то причин. Но он каленым железом выжжет эти предрассудки, очистится от них и когда-нибудь будет достоин проникнуть в тайну Лажерлак. Он представил себя монахом в келье, стоящим на коленях на земляном полу, только на стене висело не распятие, а фотография Мадлен. Та, что он видел на письменном столе Жевиня.

Он потер веки и лоб, спросил счет. Черт возьми! Да они не стесняются! Но спорить не стал: это входило в наложенную им на себя епитимью. Он вышел на улицу. Уже наступила ночь. А вслед за нею между высокими крышами домов разлился звездный поток. Изредка проезжали машины с притушенными фарами. Флавьер все не решался пойти домой. Он боялся звонка Жевиня, который мог ему сообщить, что тело Мадлен уже нашли. К тому же ему хотелось еще больше измучить свое тело, которое и было истинным виновником всех несчастий.

Флавьер шагал в каком-то ослеплении, не разбирая пути. Он приговорил себя к траурному бдению до самой зари. От этого зависело его достоинство, а может, и нечто большее. Там, куда ушла Мадлен, она, быть может, нуждалась в дружеской поддержке. Бедная Эвридика!.. К глазам подступили слезы. Он старался представить себе небытие, чтобы хотя бы в эту первую ночь побыть рядом с ней. Но не сумел вообразить ничего, кроме некрополя, похожего на этот затемненный город. Перед ним, теряясь в глубине улиц, скользили тени, а река, катившая вдоль берегов свои темные воды, не имела больше имени. Как хорошо вот так брести в ночной мгле! Где-то далеко осталась земля живых. Здесь же были только мертвецы, одинокие души, поглощенные мыслями о прошедших днях. Они скитались повсюду, мечтая о былом счастье. Одни вдруг останавливались, склонялись над рекой; другие куда-то беспричинно спешили. И все, казалось, ожидали чего-то вроде Судного дня. Что это ему говорил официант? «Они рвутся к Льежу». Флавьер присел на скамейку, закинув руку на спинку. Завтра он уедет… Его голова качнулась, он закрыл глаза, успев подумать: «Спишь, гад!» Он спал с отвисшей челюстью, как бродяга, прикорнувший у перегородки в полицейском участке. Прошло немало времени, пока он не проснулся от холода. Ногу свело; он застонал, словно в порыве страсти, и ушел прихрамывая. Его трясло от холода. Пересохшим ртом он пережевывал горечь воспоминаний. Рассвет обрисовал каменные глыбы домов, их склоны и гребни, причудливый лес труб. Флавьер укрылся в только что открывшемся кафе. По радио передавали, что ситуация на фронте не совсем ясна и что пехота пытается ликвидировать прорывы… Он съел пару рогаликов, макая их в кофе, и вернулся домой на метро.

Едва он закрыл дверь, как зазвонил телефон.

— Алло… Это ты, Роже?

— Да.

— Знаешь, я был прав… она покончила с собой.