Святилище - Кейт Мосс (2010)

— Хотя, — продолжал он, — это не значит, что в сказанном вами не содержится зерна истины.

— В таком случае скажите, мсье Бальярд, почему именно эти восемь карт? — Ее зеленые глаза блеснули, когда в голову пришла новая мысль: — Может быть, на стенах отпечатались те самые карты, которые вытянул из колоды мой дядя? А в другой раз, при новом общении между мирами, на стенах запечатлеются новые образы? — Она помолчала. — Например, с рисунков?

Бальярд позволил себе легкую улыбку.

— Меньшие карты, простые игральные карты, если угодно, происходят из тех злосчастных времен, когда люди, влекомые тягой к убийству и желанием искоренить ересь, утопили землю в крови.

— Альбигойцы, — произнесла Леони, вспомнив разговор между Анатолем и Изольдой, обсуждавшими трагическую историю Лангедока тринадцатого века.

Он рассеянно покачал головой.

— Ах, если бы урок усваивался с первого раза! Но боюсь, что это не так, мадомазела.

Так тяжело прозвучал его голос, что Леони почудился в его словах груз мудрости многих веков. И ей, никогда не интересовавшейся событиями прошлого, захотелось вдруг постичь связь между прошлым и настоящим.

— Я говорил не об альбигойцах, мадомазела Леони, а о религиозных войнах более позднего времени, в шестнадцатом веке — между католическим домом Гизов и, можно для краткости назвать его гугенотским, родом Бурбонов. — Он поднял и снова уронил руки. — Как всегда бывало и, может быть, всегда будет, борьба за веру быстро превратилась в драку за власть и земли.

— А карты придумали в то время? — спросила Леони.

— Обычная колода из пятидесяти шести карт, которая служит, просто чтобы скоротать долгие зимние вечера, во многом следует традициям итальянской игры «таррочи». За сто лет до того времени, о котором я говорил, у итальянской знати и при дворе вошла в моду такая забава. С рождением республики дворцовые карты чуточку изменились. Проявились Король, Королева, Дева, Рыцарь.

— Дева Мечей — проговорила Леони, вспоминая картину на стене часовни. — Когда именно?

— Точно не известно. Примерно в то же время, в канун революции, во Франции безобидная игра в Таро превратилась в нечто иное. В систему гадания, в средство связать видимое с невидимым и неведомым.

— Тогда колода карт уже была в Домейн-де-ла-Кад?

— Те пятьдесят шесть карт принадлежали, если вам угодно, скорее дому, чем кому-либо из живших в нем людей. Древний дух места воздействовал на колоду, легенды и слухи вселяли в карты новый смысл и значение. Карты, видите ли, ждали того, кто завершил бы последовательность.

— Моего дядю.

Это было утверждение, а не вопрос.

Бальярд кивнул.

— Ласкомб прочел книгу, изданную картомантом в Париже — древние слова Антуана Кур де Жебелена, современника Элифаса Леви и Ромена Мерлина, — и поддался соблазну. К унаследованной им колоде карт он добавил двадцать две карты Старших арканов — те, что говорят о фундаментальных событиях жизни и о том, что лежит за ними — и укрепил тех, кого хотел призвать, на стенах часовни.

— Мой покойный дядя нарисовал двадцать две карты Старших арканов?

— Да. — Он выдержал паузу. — Так вы вполне поверили, мадомазела Леони, что посредством карт Таро — в соответствующем месте и при соответствующих обстоятельствах — возможно призвать демонов и духов?

— Это совершенно невероятно, мсье Бальярд, но, по-моему, я верю. — Она на минуту задумалась. — Только вот чего я не понимаю: каким образом карты овладевают духами?

— О нет, — быстро возразил Бальярд, — не повторяйте ошибку вашего дяди. Да, карты могут призвать духа, но не овладеть им. В изображениях на картах содержатся все возможности — все характеры, все желания человека, добрые и дурные, все наши долгие и запутанные истории, — но если их высвободить, они обретают собственную жизнь.

— Не понимаю, — нахмурилась Леони.