Болтливый мертвец - Макс Фрай (1999)

Не так давно Джуффин мимоходом объяснил мне, что тому, кто хочет исследовать «прошлое вещей», следует остановить выбор на небольшом предмете. Чем меньше его размеры, тем, дескать, легче добиться результата.

Затевать дискуссию я тогда не стал — не до того было. Но, признаться, был изрядно удивлен, поскольку не раз развлекался на досуге, учиняя «допрос» мебели в собственной гостиной: что, дескать, творилось дома в мое отсутствие? И никаких трудностей не испытывал, даже когда выбирал в качестве «собеседника» монументальный обеденный стол или кресло, явно рассчитанное на задницу великана. Очевидно, и в этой области я оказался оригиналом: то ли сказывалось нездешнее происхождение, то ли приносила пользу моя принадлежность к загадочному отряду млекопитающих под названием «Вершители» — я не слишком над этим задумывался. Получается — и хвала Магистрам, чего еще желать-то…

Но вот разговорить целое жилое строение или хотя бы его часть, вот как эту стену, например, — такой фокус мне до сих пор не удавался. Впрочем, я и не очень-то старался, если честно. Безуспешно попробовал пару раз «объясниться начистоту» с трехэтажным зданием и бросил, заключив, что сие чудо мне не по зубам.

Зато теперь все было иначе. Мне не пришлось прилагать никаких усилий, не понадобилось проявлять даже подобия инициативы. Какое там: я даже не успел подумать, что следует попробовать. Целый ворох ярких видений обрушился на меня, как груда конфетти и серпантина на гостя, опоздавшего к началу карнавала.

Это было не слишком похоже на мои прежние опыты. Кадры сменяли друг друга с такой скоростью, что я едва успевал усвоить хоть какую-то часть информации. Последовательность событий явно не соответствовала реальному ходу вещей, зато кадры были хороши, словно над ними поработал опытный оператор. Я видел то расширившиеся от ужаса зрачки юной ведьмочки Ули, то легкомысленную улыбку на круглом румяном лице ее брата Урмаго, то две копны волос, черных и каштановых, склонившихся друг к другу, две пары пересохших от волнения губ, с которых срывался горячий шепот: чужие, незнакомые мне слова заклинаний.

А потом, в самом конце, уже совершенно обалдевший от переизбытка драгоценных сведений, я увидел главный эпизод этого длинного и почти бессвязного «слайд-фильма». Урмаго с закрытыми глазами и улыбкой лунатика медленно пересекал комнату по узкой сияющей тропинке на пыльном полу — или это был просто бледный лунный луч, пробравшийся в башню сквозь полуприкрытые оконные ставни? Парень подошел к стене и плавным, удивительно красивым движением погрузил в камень широко разведенные руки. Впрочем — в камень ли? Стена дрожала, словно была сложена из множества застывших, но еще не затвердевших слоев темного тягучего желе.

Наконец я увидел последний кадр: парень погрузился в стену целиком и только тогда, очевидно, осознал, что происходит. Испугался, отчаянно забился, задергался всем телом, как мошка, увязшая в смоле которая когда-нибудь станет янтарем.

Мое чуткое второе сердце, будь оно неладно, взвыло, переполнившись его паническим ужасом и сокрушительной тоской живого тела, которое внезапно осознало собственную смертность. Я почувствовал, что вот-вот захлебнусь в мутном потоке чужого отчаяния, и начал действовать — просто потому, что это единственный известный мне способ не обезуметь, не утонуть в чужой муке, не увязнуть навеки в чужой судьбе, как в стене…

Повинуясь порыву, я вскочил на ноги и бросился к стене, ничего не соображая, не представляя даже, во что именно я намерен погрузиться: в настоящую твердую каменную кладку или в постепенно оживающие обрывки чужих воспоминаний о событиях прошлого.

Потом, много позже, я смог оценить, как точно был выбрано время для моего безрассудного прыжка: в тот самый момент, когда настоящее стало столь мягким и податливым, что сквозь него можно было нащупать прошлое. А я взял такой хороший разгон, что с треском разорвал истончившуюся ткань реальности.