Разорванная цепь - Влад Тарханов (2014)

Когда ему вводили инсулин, привязывали к кровати и не давали есть (на языке медработников это называлось ИШТ инсулино-шоковой терапией) он начинал прокручивать в уме формулы, одну за другой и крутил их вплоть до того, как жуткое чувство голода, вызывало что-то похожее на эпилептический приступ, вплоть до момента, когда сознание окончательно покидало его тело. И первым, что он пытался вспомнить, как только сознание вновь посещало его измученное подобными процедурами тело, это были те же формулы, формулы на кодовом языке. Говорят, что в Америке предпочитают ЭШТ (электро-шоковую терапию), что же, Коля прошел и через эти процедуры. В НИИ, куда его направили для установки окончательного диагноза, как раз была такая установка. По-видимому, для чистоты эксперимента, ему закатили пару-тройку сеансов. Впечатления были куда как похлеще, чем от инсулинового шока. Впрочем, шок, он и в Африке шок. Кто вам сказал, что мы стали гуманнее? Кто вам сказал, что шоковые виды терапии не используются на умалишенных?

ГосподиБожемой!

Какие вы нежные! Только человек, прошедший через унижения отделения для психбольных может понять, чего стоит остаться там нормальным человеком.

Для Николая Замятина оказаться в частной тюрьме господина Погожина было, наверное, за счастье. Он был по-прежнему человеком без свободы, но хотя бы от постоянного насилия он избавился. Насилием (психологическим) было находиться в психушке. Насилию (физическому) он подвергался в больнице постоянно. И не только во время медицинских процедур. Санитары считали его симпатичным, а поэтому насиловали регулярно. Санитары и самые отмороженные из постоянных (хронических) пациентов отделения. Жаловаться было некому, врачам было на все наплевать. Тем более на парня, за которым ни кто не стоит. Как ему удалось отправить еще одну заявку на патент, точнее, на президентский грант, остается загадкой. Но он сумел сделать это, и теперь попал в руки Арсения Ростиславовича Погожина. Да, его жизнь, можно сказать, изменилась к лучшему: у него была отдельная комната, в которой не было еще пять рыл людей, психически неуравновешенных, нормальный санузел, приличная еда, но все-таки это была тюрьма. В отличии от психушки, он был лишен даже прогулок, в этом был большой минус. И, самое главное, он не знал, что нужно от него этим странным людям, которые вытащили его из больницы. И это незнание делало его все более неуверенным: и в себе, и в своем будущем. И что делать? Что? На кого положиться, кому доверять. Он понимал, что с ним играют в какую-то игру, но он не знал, что это за люди, можно ли им доверять, а то чувство, которое обычные люди называют интуицией, у Николая Замятина попросту отсутствовало. Он или знал что-то, или не знал. На этот раз не знал.

Дверь камеры чуть слышно скрипнула. Погожин вошел так же стремительно, как и обычно. Иногда от скорости движений этого человека у Замятина начинала кружиться голова.

– Ну что, как здоровье, любезнейший Николай Петрович?

– Я не слишком-то и любезный.

– Ладно, Николай, не ершитесь. Давайте, перейдем к нашим делам.

– Ну…

Замятин смотрел на вошедшего Погожина нахмурившись, насупившись, очень и очень настороженно. Он был похож на большого богомола, нескладного, затаившегося в статичной позе в ожидании очередной опасности. Пока он не говорил, а бурчал, выдавая фразы утробным голосом, так начиналась каждая их беседа. Сначала Погожину требовалось какое-то время, чтобы преодолеть этот барьер неприятия, и только потом они разговаривали…

– Николай, вы узнаете этот документ? – Арсений Погожин подвинул к Замятину копию его заявки на президентский грант.

– Ну да…

– Что это?

– Это моя заявка… Грант президента…

– Хорошо. Давайте рассмотрим его подробнее.

– А что, он дошел?

– Извините?

Погожин сделал вид, что не понял вопроса молодого человека. Это был один из самых эффективных методов вовлечения Николая в активную беседу.

– К президенту?