Я думала, он рассердится, но он, казалось, пребывал в замешательстве. Было еще что-то. Облегчение?

— А что так?

— Я… я не знаю точно. Я запаниковала. — Не могу же я признаться ему, что настолько привыкла скрывать правду о случившемся в 1989 году, что и эта ложь сама слетела с моих губ прежде, чем я успела сообразить. Страх, что кто-нибудь узнает про мой мерзкий поступок в отношении Марии, настолько глубоко укоренился во мне, что я автоматически стараюсь скрыть все, так или иначе с этим связанное. Но как-то нужно объяснить ему свое поведение, дать понять, почему я так странно себя веду. — Это все очень сложно… — Не отрываясь, смотрю на свои руки. Указательный палец выводит узоры по рассыпанному сахару. — В старших классах мы с Софи, мы… не очень хорошо поступили с одной нашей одноклассницей. С Марией.

— Какое отношение школьные разборки могут иметь к тому, что случилось? Бог знает, в юности мы все совершали выходки, которыми не приходится гордиться.

Как же я хочу поверить ему, поверить, что это так и есть и наш мерзкий поступок не имел последствий. Но разве бывают поступки без последствий? Даже если сбросить со счетов порошок в ее коктейле, то, как мы обращались с Марией, не могло не повлиять на нее, возможно, на всю ее дальнейшую судьбу. Это должно было наложить печать на ее отношения, на дружбу, на уверенность в себе. «Может, это и произошло. Может, это до сих пор на нее влияет», — мысль незваным гостем всплывает у меня в голове, и я представляю Марию, не девочку с гладкой кожей, а с парой морщин на лице, но все еще узнаваемую Марию, с карими глазами и длинными каштановыми волосами, как она сидит перед компьютером и рассылает свои полные яда послания мне и Софи.

— Это сложно объяснить. Я просто не хочу, чтобы это привлекло внимание. Моя… дружба с Софи. Полиции уже известно, что мы с Софи встречались у нее на квартире в тот вечер, когда ты приходил к ней. Если они узнают, что я ночевала с ее бойфрендом, они начнут копаться в прошлом и задавать вопросы. Клянусь, это не имеет отношения к ее смерти. Просто это… дело прошлое, и я не хочу тащить его за собой. — Не больше, чем оно уже вытащилось. — «О господи, не знаю, может, я должна им все рассказать. Позвонить детективу, признаться ей, что я запаниковала, и все выложить?»

— Да. — Но выглядит он неуверенно. — Ты должна делать то, что будет лучше для тебя.

— А ты не считаешь, что я должна так поступить? — Мне просто нужно, чтобы кто-то посоветовал мне, как быть, заверил меня, что все будет хорошо.

Он смотрит в окно. На улице начинается дождь; пешеходы ускоряют шаг, кутаясь в плащи, словно это им поможет.

— Я боюсь им рассказывать, — говорит он, глядя, как капли дождя сползают по стеклу.

— Но почему?

Он бросает на меня быстрый взгляд и вновь смотрит в окно. У меня возникает чувство, что он пытается принять какое-то решение.

— Ну… хотя бы потому, что я буду одним из главных кандидатов в их списке, ведь так же? Номером один. Кого обычно подозревают в случае убийства? Бойфренда. А если они узнают, что я провел ночь с другой женщиной, подругой Софи, с которой я едва знаком, как это будет выглядеть?

— Не очень здорово, — признаю я, хотя и чувствую, что он чего-то недоговаривает.

Несомненно, это все так — кто поверит, что между нами ничего не было в ту ночь? Найдутся свидетели, видевшие, как на вечере мы разговаривали и смеялись. Само по себе такое поведение ничего не значит, но, если тень подозрения уже нависла над Питом, это все только усугубит. Он, должно быть, целый час болтался на парковке, поджидая меня, и никто не подтвердит, где он был в это время. Я подавляю неприятное чувство, которое у меня появляется, и спрашиваю:

— Так ты расскажешь все полиции? — Мое будущее в его руках.

— Ну, я не знаю. Вообще-то я собирался, потому что считал, что ты уже все рассказала. Но так как ты не рассказала… Я не хочу, чтобы их подозрения на мой счет усилились.