Дойдя до нижней лестничной площадки, я, прямо скажем, удивился. Удивился – это даже не то слово. Застыл, можно сказать, с открытым rotom. Меня, понимаете ли, пришли встречать. Стояли на фоне всех этих iskoriabannyh стенных росписей, которым полагалось воплощать величие подвига во имя трудовой славы, увековечивать его в виде голых vekov и kis, сурово приникших к рычагам индустрии, изрыгая при этом скабрезности, пририсованные к их rotam хулиганистыми мальчишками. У Тёма в руке был тюбик черной масляной краски, и он как раз обводил очередное ругательство большим овалом, как всегда одновременно похохатывая – ух-ха-ха-ха. Но когда Пит и Джорджик со мной поздоровались, вовсю щеголяя ощеренными в дружеских улыбках zubbjami, он завопил во всю глотку: «Наконец-то их величество прибыли, ур-ра!» – и сделал что-то не вполне понятное на манер салюта с прищелкиванием каблуками.

– Мы беспокоились, – сказал Джорджик. – Сидим-сидим, пьем tshiortovo молоко с ножами, а потом думаем, вдруг на тебя нападут или еще чего-нибудь, вот и пришли на подмогу. Как, Пит, я правильно излагаю?

– Верно, верно, – ухмыльнулся Пит.

– Иззи-винни-нитте, – осторожно проговорил я. – У меня немножко tykva разболелась, пришлось это дело zaspatt. А родители не разбудили меня, когда я им велел. Что ж, мы собрались тем не менее и вместе возьмем то, что нам предложит старушка notsh… н-да. – Я поймал себя на том, что подхватил это дурацкое лишнее «н-да» у П. Р. Дельтоида, моего наставника по перевоспитанию. Очень странно.

– Насчет tykvy – сочувствую, – сказал Джорджик как-то даже чересчур участливо. – Много думаешь, не иначе. Приказы, дисциплина, то, сё… Но она прошла, ты уверен? Уверен, что тебе не захочется снова пойти прилечь? – И все они эдак подленько zaostsherivaliss.

– Постой, – проговорил я. – Давай-ка проясним обстановку. Этот сарказм, если я правильно понял вашу интонацию, не идет вам, о дружина и братие. Возможно, вы устроили маленький такой sgovoriting за моей спиной, потешились на славу, отпуская шуточки и тому подобный kal. Однако в качестве вашего друга и предводителя я, видимо, имею все-таки право знать, что происходит, или как? Ну-ка, давай, Тём, выкладывай, что означает эта твоя дурацкая обезьянья ухмылка? – Я это не случайно по Тёму проехался – он как раз стоял с открытым rotom и вид являл совершенно bezumni. Тут внезапно встрял Джорджик:

– Ладно, Тёма больше не задираем, приятель. Это теперь у нас будет такой новый курс.

– Новый курс? – удивился я. – Что еще такое за новый курс? Я смотрю, вы успели основательно все обсудить за моей сонной спиной. Ну-ка, давайте подробнее! – С этими словами я скрестил rukery на груди и поудобнее прислонился к изломанному поручню лестницы, все еще стоя тремя ступеньками выше этих моих так называемых друзей.

– Не обижайся, Алекс, – сказал Пит, – но мы хотим, чтобы и у нас была кое-какая демократия. А не так, чтобы ты все время говорил, что делать и чего не делать. Но ты не обижайся.

Джорджик поддержал его:

– Обиды тут вообще никакой быть не может. Все дело в том, у кого есть идеи, а у кого их нет. Что он нам всю дорогу предлагал? – И Джорджик очень прямо взглянул мне в лицо храбрыми своими glazzjami. – Мелочевку, ерунду всякую, вроде как прошлой ночью. Но мы-то растем!

– Так, дальше, – процедил я, не двинувшись. – Слушаю, слушаю.

– Что ж, – продолжал Джорджик. – Хочешь выслушать до конца – слушай. Мы, понимаешь ли, по задворкам ходим, трясем мелкие лавчонки, а в результате мелочью в карманах звякаем. При том что в кафе «Масклмэн» есть такой Билл Англичанин, и вот он говорит, что способен narisovatt нам такой krasting, о котором каждый malltshik только мечтать может. Настоящее дело может оформить – briuliki, – говорил Джорджик, не сводя с меня взгляда холодных глаз. – Это пахнет большими, очень большими деньгами – вот что говорит Билл Англичанин.