– Да что-то там, то ли «Усадьба», то ли «Засадьба», – какая-то tshiush. Там живет одна старая ptitsa со своими кошками, и у ней полный дом старинного дорогого добра.

– Например?

– Ну, золото, серебро, а может, даже и briuliki. Это мне Билл Англичанин сказал.

– Poni, – сказал я. – Я вас poni. – Я действительно понял, что за дом имелся в виду: в Олдтауне, сразу за парком Pobedy. Что ж, настоящий предводитель умеет вы брать момент, когда пойти на уступку, сделать широкий жест, чтобы умаслить своих подчиненных. – Очень хорошо, Джорджик, – сказал я. – Идея хорошая, и мы ее примем. Давай-ка сразу туда и отправимся.

Вслед нам одна из babushek прошептала: «Мы никому не скажем, ребята. Будет считаться, что вы всю дорогу здесь сидели». А я ей в ответ:

– Молодцы, девчонки. Через пару минут вернемся, поставим вам еще выпить. – И с этими словами повел друзей вон из бара, на улицу, навстречу своей судьбе.

Глава 6

Когда идешь от бара «Дюк-оф-Нью-Йорк» к востоку, сперва попадаются всяческие конторы, потом старая развалюха biblio, потом большой парк, названный парком Pobedy в честь Победы в какой-то незапамятной военной кампании, а после попадаешь в район старой застройки, который называется Олдтаун. Некоторые старинные дома там действительно попадаются очень даже ничего, бллин, и люди, которые живут там, тоже по большей части старые – тощие, гавкающие по-полковничьи kashki с палками, старые veshalki вдовы да глухие старые девы, которые прожили век среди своих кошек и никому за всю жизнь ни разу не дали к себе прикоснуться. Там действительно могли сохраниться кое-какие vestshitsy, за которые можно выручить хороший deng у иностранных туристов, – всякие картины, камешки и прочий доисторический kal. В общем, подобрались мы по-тихому к этому дому, над воротами которого была надпись: «Усадьба», а по обеим сторонам на железных стеблях горели шарообразные фонари, стоявшие, как часовые, причем внутри дома свет притушен, еле светит, да и то в одной лишь комнате на первом этаже, и мы, держась в тени, подобрались к окошку ближе, чтобы взглянуть, кто там и что. Окно было с решеткой, будто это не дом, а тюрьма какая-то, но сквозь нее было очень даже здорово видно, что там происходит.

А происходило там то, что старая ptitsa, вся седая и с маленьким морщинистым личиком, разливала из бутылки по блюдцам молоко, а потом ставила их на пол, где, видимо, кишмя кишели мяукающие koty и koshki. Нам их тоже было видно, правда, не всех, только двух-трех толстых skotiny, которые вспрыгивали на стол, разевая вопящие рты: вя-вя-вя-вя! Еще было видно, что эта sumka разговаривает с ними, вроде как строго их за что-то отчитывает. На стенах висело множество старых картин и старые, очень замысловатого вида часы, кроме того, стояли вазы и безделушки, на вид старые и дорогие. Джорджик зашептал мне на ухо:

– Baldiozhno pripodnimemsia, скажи? У Билла Англичанина губа не дура.

А Пит в другое ухо:

– Как влезем-то?

Теперь дело за мной, и соображать надо быстро, пока Джорджик сам не начал объяснять, как влезть.

– Перво-наперво, – зашептал я, – попробуем обычную тактику – типа свободный вход. Я напускаю на себя вид pai-malltshika и этак вежливенько говорю, что один приятель у меня упал на улице в обморок. Когда она откроет, Джорджик притворится, будто еле жив. Потом просим стакан воды или вызвать по телефону доктора. Дальше и вовсе просто.

– Вдруг не откроет? – усомнился Джорджик. А я говорю: