Заводной апельсин - Энтони Берджесс (2015)

– Еще одна жертва, – проговорил он со вздохом. – Жертва эпохи. Сейчас принесу виски, а потом я должен немножко промыть вам раны. – И вышел. Я оглядел маленькую уютную комнатку. Почти сплошь книги, камин, пара стульев, а женской руки как-то незаметно. На столе пишущая машинка, множество скомканных бумажек, и мне сразу вспомнилось, что этот vek – писатель. «Заводной апельсин» – вот он что писал тогда. Даже забавно, что я это вспомнил. Но выдавать себя не следовало, потому что нынче мне без его помощи и доброты – никуда. Подлые griaznyje выродки в той беленькой больничке сделали меня таким, что теперь мне без доброты и помощи хоть пропадай, они даже так сделали, чтобы я и сам не мог не предлагать другим помощь и доброту, если кому-нибудь таковая понадобится.

– Ну вот, готово, – сказал хозяин, вернувшись.

Он дал мне горячее подкрепляющее питье в стакане, и мне стало получше, потом промыл мне ссадины на litse. Потом говорит:

– Теперь в горячую ванну, я сейчас вам воды напущу, а потом за ужином все расскажете; я приготовлю, пока вы в ванне.

Во, бллин, я от такой доброты аж чуть не всплакнул, и он, видимо, заметил в моих glazzjah слезы, потому что сказал: «Ну-ну-ну». И потрепал меня по плечу.

В общем, поднялся я на второй этаж, залез в ванну, а он принес мне пижаму и халат, согретые у огня, и еще пару очень поношенных тапок. Теперь, бллин, несмотря на всю ломоту и боль, я определенно чувствовал, что скоро мне будет гораздо лучше. Спустившись, я обнаружил, что на стол уже накрыто: ножи, вилки, хлеб, бутылка соуса «Прима», и вот он уже несет zametshatellnuju яичницу с ломтиками ветчины и сосисок и большие кружки горячего сладкого tshaja с молоком. Я прямо разнежился: тепло, еда, а я оказался zhutko голодным, так что после яичницы я умял lomtik за lomtikom весь хлеб, намазывая его маслом и клубничным джемом из большой банки.

– Здорово! – сказал я. – Как же мне вас отблагодарить?

– Мне кажется, я знаю, кто вы, – сказал он. – Если вы действительно тот, за кого я вас принимаю, то вы, друг мой, попали прямо по адресу. Это ведь ваше фото в сегодняшних газетах? Если так, то вас сюда послало само провидение. Вас пытали в тюрьме, потом выкинули, и теперь вас взялись мучить полицейские. Бедный мальчик, у меня, на вас глядя, сердце кровью обливается.

От этих слов, бллин, я прямо так и онемел, аж челюсть отпала.

– Вы не первый, кто пришел сюда в минуту несчастья, – продолжал он. – Окрестности нашего поселка полиция почему-то избрала любимым местом для своих расправ. Но это просто перст божий, что и вы, тоже своего рода жертва, пришли сюда. Но может быть, вы что-то слышали обо мне?

Мне надо было соблюдать осторожность, бллин, и я сказал:

– Я слышал про «Заводной апельсин». Я его не читал, но слышал о нем.

– О! – воскликнул он, и его лицо просияло, как медный таз в ясный полдень. – Ну, теперь о себе расскажите.

– Да особенно-то рассказывать мне нечего, сэр, – как бы скромничая, промямлил я. – Так, были кое-какие шалости, ребячество в общем-то, и в результате мои так называемые друзья уговорили меня – или даже скорей за ставили – ворваться в дом к одной старой ptitse – то есть в смысле леди. Плохого-то я ничего не хотел. К несчастью, когда эта леди вышвыривала меня вон, куда я и сам, по своей воле бы вышел, ее бедное доброе сердце не выдержало, и она вскоре умерла. Меня обвинили в том, что я оказался причиной ее смерти. Ну и посадили в тюрьму, сэр.

– Да-да-да-да, дальше, дальше!

– Там меня выбрал министр нутряных, или внутряных, или каких еще там дел, и на мне стали испытывать этот самый метод Людовика.

– Вот-вот, о нем расскажите, – весь загорелся он и придвинулся ко мне ближе, попав рукавом свитера в перепачканную джемом тарелку, которую я от себя отодвинул. Ну, я ему и рассказал. Все как есть, бллин, рассказал. Слушал он очень внимательно, каждое слово ловил – губы врастопырку, glazzja сияют, а жир на тарелках уже весь застыл.