Обещания богов - Обещания богов (2022)

— Вы мне нравитесь, Минна. Вот почему я вас предупреждаю. Забудьте эту историю. Забудьте Симона Крауса и Франца Бивена. Вы прыгнули выше головы.

— Я… я не понимаю, о чем вы говорите.

Его улыбка мелькнула, как взмах серпа, скашивающего пучок пшеничных колосьев, потом он обошел ее и снова наполнил стакан.

Минну загипнотизировала прозрачная стенка кувшина, сияющая струя лимонада, переливающаяся через край масса жидкости…

Она схватила стакан и выпила долгими глотками.

В эту секунду все опрокинулось.

Она увидела белый зонт.

И синее небо.

А потом — ничего.

117

Когда она пришла в сознание, все было черно. Плотной, глубокой, абсолютной чернотой. Первым ее ощущением была мигрень. Голова буквально раскалывалась. Второе ощущение — жара. Разумеется, летняя. Но эта жара сжимала ее, обволакивала плотным коконом, смешивалась с ее собственным потом, чтобы удушить окончательно. Господи, она же голая. Третьим ощущением, жутким, было то, что она связана. Запястья. Щиколотки. Широкими кожаными ремнями. Она была прикручена к кровати.

Она закрыла глаза, добавив плотности царящей тьме. Попыталась восстановить последние ясные мгновения. Увидела себя под зонтом — сияющая нестерпимой белизной картина взорвалась в глубине ее страдающего мозга — она глупо улыбалась и пила лимонад.

Ее накачали наркотиком.

Как она допустила, чтобы ее так легко провели? Она пробралась на вражескую территорию. Ей следовало держаться настороже, прислушиваться к каждому слову, приглядываться к каждому жесту. А вместо этого она доверчиво выпила первый попавшийся лимонад. Больше того, она вылакала несколько стаканов. Ей не хватило навыка борьбы с жизненными невзгодами: в ней всегда, пусть в дальнем уголке сознания, жила уверенность, что имя и богатство ее защитят…

Она попыталась сглотнуть и поняла, что умирает от жажды. Рот словно забили опилками. Все ее существо требовало пить, хоть несколько капель, лишь бы избавиться от этой суши…

Она попыталась навести хоть какой-то логический порядок в мыслях, но все ее старания размышлять здраво прерывались, словно секущими ударами, вспышками отдельных картинок, слишком яркими деталями. Трубка Менгерхаузена. Скальпель, которым он ковырялся в чашечке. Сверкающий лимонад…

Зачем ее заперли в этой комнате (глаза, хоть и с трудом, привыкали к темноте)? Что они с ней сделают? Личность Менгерхаузена заставляла предполагать худшее: пытки, медицинские опыты, изнасилования (но не им самим и даже не другим мужчиной — собаками, рептилиями, управляемыми машинами).

Она бредила. Возможно, это просто испытание. Менгерхаузен поймал ее на слове. Он будет ее изучать, чтобы решить, пригодна ли она для «службы». Она вдруг вспомнила обо всех своих усилиях (и обо всех ужасах прошедшей ночи) ради того, чтобы представить этим сволочам «достойную» кровь, — а ведь никто даже не заговорил об анализе крови…

Вернулся страх. В этой компании нацистских психов Менгерхаузен безусловно занимал видное место. Убежденный приверженец ценностей Черного ордена, он и сам наверняка был вдохновителем кое-каких отвратительных идей, и с его стороны следовало опасаться чего угодно. Возможно, он извлечет ее органы, чтобы изучить их цвет и состав… Внутренности одной из фон Хасселей, отборный материал… А может, он ее стерилизует или, наоборот, оплодотворит при помощи каких-то неизвестных технических приемов. А может…

Дверь отворилась, впустив широкий луч света. Она успела отметить: свет был желтоватым, электрическим. Значит, сейчас ночь. Она проспала много часов. На фоне освещенного проема обрисовался силуэт человека. Маленький, плотный, лохматый — Менгерхаузен собственной персоной, совершающий вечерний обход…

Он закрыл за собой дверь и позволил своему голосу заполнить тьму:

— Вы совершили ошибку, фройляйн. Серьезную ошибку…

Ответить она не могла. Все тот же песок в горле.