Копия - Эдуард Голубев (2019)

Джессика, что с большим признанием отметил Айван, всё отлично понимала без лишних слов, лишая его «удовольствия» лирических объяснений сложившихся обстоятельств. Она сумела заставить себя вдоволь наслаждаться только одним общением и искренне в тайной глубине сознания радоваться каждому рандеву, будь то общий зал или эта маленькая тюремная комната для свиданий, ставшая очень близкой, благодарив настоящее за встречу с этим мужчиной перед самым финишем, где ждет безмолвие. Теперь все свои действия она полностью оправдывала представлением того, что оставит после себя двум самым родственным душам — начальный капитал для её девочки и свободу человеку, который по-настоящему, без фальши, понимал и уважал. От этих мыслей становилось гораздо легче. Впервые за свою жизнь Джессика почувствовала себя реальной личностью и возможно Маслоу, в своей пирамиде, самореализацию представлял по-другому, для неё именно это стало той высшей ступенью человеческих потребностей, для достижения которой теперь без тени сомнений сделает всё возможное и невозможное. Никогда ещё она не была так решительна и уверенна в своём «Я», всё чаще, неподдельно удивляясь тому, насколько, оказывается, поверхностно знала собственную натуру до встречи с Айваном. Это финальный спурт на беговой дорожке под названием «бытие» станет короной всей её жизни и обреченным только на успех. Она победит, обязательно победит, пусть и не в самой честной игре.

Всё чаще по утрам, просыпаясь за час до Линды, Джессика позволяла пару десятков минут поваляться в постели с улыбкой, прикрыв глаза, вспоминая сон, который повторялся и был настолько красив, что не хотелось видеть другие. Как в детстве, она снова летала в своём белоснежном платье с рюшами, сшитой мамой, над облаками, постеленными бархатистым ковром, словно пожарная пена, а в бесконечную высь уходила неописуемо прекрасное бирюзовое небо. Но что-то отличало его от тех давних юных грёз. Окружающие цвета так же, как прежде остались глубоки и насыщенны, но сейчас не было солнца. Оно оставило свой свет, своё тепло, а само, как будто играя в прятки, укрылось и, как казалось Джессике, тайно с противоречивыми чувствами, жонглируя бликами, наблюдает за ней, как бы говоря, что не хочет этого видеть, но в своем решительном бушующем раскаленном нутре желает удачи. Было ощущение, что это не просто звезда, а нечто гораздо большее и величественное. Этот сон напрочь изгнал тот другой, постоянно приходящий под утро, который преследовал её последние месяцы и вызывал неприятие, отбивая желания уснуть. В нём она не видела себя со стороны. В нём она не видела никого. Только густой, цветом потускневшего серебра, туман, из которого медленно над головой выплывали мутные, безукоризненно черные, словно лапы отвратительного представителя членистоногих, голые колючие ветки деревьев и гнетущая тишина, нарушенная пронзающим до резкой боли в ушах, криком ворона, заставляющий в тот же миг открыть глаза, лишив сна до первых лучей солнца. Наконец— то этот кошмар был изгнан из её сновидений, и не надо становиться гением логики, чтобы понять причину перемены — он, только он. И за это она была ему более чем благодарна. Он не сумел убить рак в телесных органах, но он сумел выдворить его поганой метлой из души, куда с нездоровым аппетитом агрессора саркома пыталась запустить свои, разрушающие всё на пути, ядовитые щупальца.