Госпожа - Лиза Хилтон (2017)

Оторваться от картин было тяжело, но вместе с тем мне не терпелось встретиться с Ермоловым. Какой же силой намерения надо обладать, чтобы собрать такую коллекцию? Иметь в своем распоряжении Боттичелли Джеймсона и скрывать их от посторонних глаз? Зачем вообще он пригласил меня сюда? Еще на первой встрече с доктором Казбичем я поняла, что дело совсем не в частной экспертизе. В мире искусства такое случается. Даже в таких заведениях, как «Британские картины», проводят двойную экспертизу, часто для оформления страховки или налоговой декларации, но такие вещи, по моим сведениям, Ермолова вряд ли интересует. Сначала я предположила, что Казбич вышел на мою галерею через общих знакомых в Белграде — группу художников «Ксаок коллектив». Потом подумала, что, возможно, Ермолов потребовал найти подходящего человека срочно и мне просто повезло. Надежда увидеть Боттичелли, ну и конечно, гонорар были достаточно убедительным аргументом, пусть меня и выбрали не по самым достойным уважения причинам. Однако, увидев коллекцию своими глазами и осознав ее уровень, я поняла: все эти версии не выдерживают критики. Мне почему-то казалось, что человек, настолько влюбленный в искусство, обратился бы к самым респектабельным экспертам в этой области, как того и заслуживали его картины.

Дворецкий сообщил мне, что коктейли для нас с господином Ермоловым будут поданы на террасе в восемь часов, но я быстро переоделась и спустилась уже без четверти восемь — наверное, надеялась застать его за продажей атомной подводной лодки. Все оказалось куда более банально. Мой гостеприимный хозяин всего-навсего читал журнал «Экономист». Ермолов оказался высоким мужчиной, не особо широкоплечим, но крепким на вид, светловолосым, с бесцветными северными глазами. Одет он был просто, такое могут себе позволить только очень богатые люди: однотонная рубашка, темно-синие чиносы, дешевые электронные часы. Увидев меня, Ермолов встал и странно посмотрел на меня — как будто бы вопросительно, с улыбкой, как на старую знакомую. Он подвинул мне стул, предложил бокал шампанского, и я заметила, что он двигается немного скованно и сдержанно, с изящным спокойствием, которое могло бы показаться очаровательным, если бы не его руки. Длинные, тонкие пальцы все время елозили по ножке бокала, теребили швы на льняной салфетке, передвигали крошечные розетки с оливками и корнишонами. Его руки и полувоенная стрижка под машинку нервировали меня, вызывая ассоциации с душными комнатами для допросов, пожелтевшими папками из видавших виды шкафов, росчерками карандаша, которые могли между делом и двумя глотками холодного горького кофе обречь человека на жизнь в Сибири. Неутомимая энергия рук шла вразрез с его имиджем, в них было что-то алчное, цепляющееся.

— Добро пожаловать, мисс Тирлинк! Я так рад, что вы смогли вырваться из водоворота вашей напряженной жизни в мире искусства и найти время для визита, — неуклюже пошутил он и смущенно улыбнулся.

— Я счастлива, что мне представилась такая возможность! — отозвалась я, рассмеявшись своим самым заливистым смехом.

За аперитивом Ермолов тихо оценивал меня, ведя ни к чему не обязывающую беседу о том, как я добралась, и о чудесном виде с террасы. Затем мы переместились в беседку с видом на море, где нам подали ужин. Официанты сновали туда-сюда, подавая нам паштет из сибаса, запеченные пирожки с лангустом, а в трех сотнях футов под нами ласково шумело море. На дорожке, ведущей к террасе, зажглись свечи, и, заглянув Ермолову через правое плечо, я увидела, что они сияют до самой воды, освещая вырубленную прямо в скале лестницу. К моему удовольствию, оказалось, что Ермолов тоже курит, мы вели крайне светскую беседу, «Шассань-Монраше» было просто превосходным, но мне было как-то не по себе. Я никак не могла перестать думать о том, что этот человек каким-то образом сумел собрать настоящую сокровищницу, wunderkammer прекрасного, которая была скрыта от мира в невыразительной бетонной коробке у подножия холма.