– Но почему мы так щепетильны, когда дело касается наркотиков? – раздраженно проворчал человек из Министерства финансов, сложив тонкие пальцы так, что получилось нечто вроде бамбукового мостика. – Это же целая индустрия обслуживания. Добровольные продавцы, добровольные покупатели. Страны третьего мира получают огромные доходы, кое-что идет на дело, должно быть. Мы ведь миримся с табаком, алкоголем, проституцией, сифилисом наконец. Почему же мы так брезгуем кокаином? Ничего не имел бы против парочки миллиардов в обмен на оружие, даже если банкноты будут попахивать гашишем, ей-Богу!

Общее веселье нарушил голос сильно захмелевшего Гарри Пэлфрея, юриста Ривер-хауз, постоянно прикрепленного к группе по изучению снабжения, которой руководил Даркер.

– Берр сможет, – хрипло сказал он, хотя его никто об этом и не просил. Перед ним стоял явно уже не первый стакан виски. – Берр всегда держит слово.

– Боже милостивый, – ужаснулся представитель Министерства иностранных дел. – Значит, мы скоро все запрыгаем? Так, Джеффри, или нет?

Но Джеффри Даркер, казалось, слушал одними глазами, не убирая с лица зловещей улыбки.

И все же единственным из собравшихся в Фиддлерс-клубе политиков, кто имел хоть какое-то понятие о компании Рекса Гудхью, был всеми презираемый Гарри Пэлфрей. Он был пропащим человеком. В любом британском учреждении всегда найдется хоть один такой забытый Богом бедолага, и в этом отношении Гарри был достопримечательностью Ривер-хауз. Все, что он имел хорошего в первой половине жизни, последовательно перечеркивалось им во второй, касалось это юридической практики, семьи или чувства собственного достоинства, последние остатки которого чудом удержались в его извиняющейся улыбке.

Однако не было ничего странного в том, что Даркер не выгонял его на улицу: Пэлфрей был таким конченым неудачником, что любой в сравнении с ним выглядел баловнем судьбы. Ему ничто не претило, ничто не казалось унизительным. Если случался какой-то скандал, козлом отпущения тут же становился Пэлфрей. Если возникала необходимость кого-то убрать, Пэлфрей подоспевал, что называется, с ведром и тряпкой, чтобы вовремя смыть кровь и найти свидетелей, готовых подтвердить чье угодно алиби. И вот этот-то Пэлфрей знал замыслы Гудхью, будто они были его собственными, а в известном смысле они таковыми и являлись, поскольку у него давно сложились те же представления, что и у Гудхью, хотя у него не хватило мужества сделать те же выводы.

Случилось так, что после двадцатипятилетней вахты в Уайтхолле что-то незаметно повернулось в сознании Гудхью. Возможно, причиной послужило окончание холодной войны. Гудхью предпочитал над этим не задумываться.

Проснувшись как-то в понедельник, он неожиданно понял, что слишком долго якобы во имя свободы приносил свою совесть и свои принципы в жертву великому Богу выгоды и что оправданий этому отныне нет. И что он остался верен дурным привычкам времен холодной войны, теперь уже непростительным. Что он должен как-то изменить свою жизнь, дабы сохранить душу. Ибо угроза извне исчезла. Улетучилась.

С чего начать? Однажды, когда он дождливым февральским утром – это было восемнадцатого числа, дат Гудхью не забывал, – совершал обычную рискованную поездку на велосипеде из Кентиш-таун, где жил, в Уайтхолл, маневрируя в бесконечном потоке автомашин, его вдруг осенило. Гудхью должен подрезать щупальца осьминогу. Распределить его мощь между независимыми тайными агентствами, неподотчетными друг другу. Децентрализовать службу безопасности, сделать ее более человечной. И начать следовало с ликвидации главного источника заразы: порочной связи, существующей между «чистой разведкой», Вестминстером и тайной торговлей оружием, контролируемой Джеффри Даркером из Ривер-хауз.