Тайна леди Одли - Мэри Брэддон (2009)

— Очень неразумно не сообщить адрес в телеграфном послании, — заметил Роберт.

— Когда люди умирают, как-то не думается о таких вещах, — тихо произнесла госпожа, с упреком взглянув на мистера Одли своими голубыми глазами.

Несмотря на все очарование леди Одли и то, что Роберт откровенно восхищался ею, адвокат не мог избавиться от смутного чувства беспокойства в этот тихий сентябрьский вечер.

Он сидел у окна, разговаривая с госпожой, но мысли его уносились далеко, на тенистую Фигтри-Корт, и он думал о Джордже, который сидел в комнате с собаками и канарейками и курил в одиночестве свою сигару. «Лучше б я никогда не встречал этого парня, — думал он. — Я чувствую себя как отец, потерявший своего единственного сына. Если бы я мог вернуть ему жену и поселить его в Вентноре, где бы он жил в мире и спокойствии до конца своих дней».

Госпожа продолжала что-то говорить, ее голосок звучал как журчание ручейка, а мысли Роберта, против его воли, все время возвращались к Джорджу Толбойсу.

Он вспомнил, как его друг спешил в Саутгемптон почтовым поездом, чтобы навестить своего мальчика; как часто он сидел над объявлениями в «Таймс» в поисках корабля, который отвез бы его обратно в Австралию. И вдруг с содроганием он представил его, холодного и бездыханного, на дне протоки с лицом, обращенным к темнеющим небесам.

Леди Одли заметила его рассеянность и спросила, о чем он думает.

— О Джордже Толбойсе, — коротко ответил он.

Она нервно вздрогнула.

— Честное слово, — промолвила она, — вы так говорите об этом мистере Толбойсе, что можно подумать, с ним что-нибудь случилось.

— Боже сохрани! Но я не могу не беспокоиться о нем.

Позже вечером сэр Майкл попросил госпожу сыграть что-нибудь, и она села за рояль. Роберт Одли тоже подошел к инструменту, чтобы помочь переворачивать ноты, но она играла по памяти, и он был избавлен от беспокойства, к которому его обязывала учтивость.

Он принес две зажженные свечи и установил их на рояле для хорошенькой музыкантши. Она взяла несколько аккордов, затем начала мечтательную сонату Бетховена. Одной из странностей ее характера была эта любовь к мрачным и меланхоличным мелодиям в противоположность ее веселой, легкомысленной натуре.

Роберт Одли оставался рядом с ней, и поскольку ему не нужно было переворачивать страницы нот, то он начал с интересом разглядывать ее унизанные драгоценностями белые руки, которые легко скользили по клавишам, и ее изящные запястья под кружевными рукавами. Он рассматривал ее пальчики один за другим: на этом сверкает рубин; тот украшен изумрудом; и меж ними всеми звездное сияние бриллиантов. От пальцев его взор скользнул к округлым запястьям: широкий плоский золотой браслет упал с ее правой руки, когда она играла бурный пассаж. Она резко остановилась, чтобы надеть его, но прежде этого Роберт Одли успел заметить синяк на ее нежной коже.

— Вы поранили руку, леди Одли, — воскликнул он.

Она быстро вернула браслет на место.

— Это пустяки, — сказала она. — К несчастью у меня такая кожа, что малейшее прикосновение оставляет следы.

Она продолжала играть, но сэр Майкл пересек комнату, чтобы самому взглянуть на запястье жены.

— Что это, Люси? — спросил он. — Как это случилось?

— Как глупы вы оба, беспокоясь о таких пустяках! — засмеялась леди Одли. — Я довольно рассеянна и несколько дней назад повязала кусочек ленты вокруг руки так туго, что остался синяк.

«Гм! — подумал Роберт. — Госпожа явно лжет, синяк появился совсем недавно, а не несколько дней назад, цвет кожи только начал изменяться».

Сэр Майкл взял хрупкую кисть в свои сильные руки.

— Подержи свечу, Роберт, — попросил он, — и давай-ка посмотрим на эту бедную маленькую ручку.