Исповедник - Дэниел Силва (2006)

Закончив с граффити, незнакомец убрал баллончик с краской в сумку и подошел к профессору. Боль от перебитых костей сделалась невыносимой, и у профессора начался жар. Поле зрения ограничивалось растекающимся извне мраком, так что швейцарец представлялся ему как бы стоящим в конце туннеля. Бенджамин Штерн заглянул в серые глаза, пытаясь отыскать признаки безумия, но не обнаружил ничего, кроме холодного интеллекта. Этот человек не расист-фанатик, подумал он, а профессионал.

Незнакомец слегка наклонился.

– Не хотите ли покаяться, профессор Штерн? Облегчить душу?

– О чем вы… – он скорчился от боли, – …говорите?

– Все очень просто. Не хотите ли вы покаяться в грехах?

– Вы – убийца, – пробормотал, теряя сознание, профессор.

Убийца улыбнулся, поднял пистолет и дважды выстрелил жертве в грудь. Бенджамин Штерн почувствовал, как содрогнулось его тело, но боли уже не ощутил. Он прожил еще несколько секунд и успел увидеть, как незнакомец опустился на колени рядом с ним и приложил к его влажному лбу холодный палец. Швейцарец произнес какие-то слова. Латынь? Да, профессор знал, что не ошибся.

Ego te absolve a peccatis tuis, in nomine Patris et Filii et Spiritus Sancti. Amen.[3]

Бенджамин Штерн посмотрел киллеру в глаза.

– Но я еврей, – прошептал он холодеющими губами.

– Это не важно, – ответил убийца.

Потом он приставил пистолет к виску профессора и выстрелил в последний раз.

2

Ватикан

В четырехстах милях к югу от Мюнхена, на склоне холма в самом центре Рима раскинулся огражденный высокой стеной сад, по тенистой дорожке которого прогуливался старик в белой с кремовым отливом сутане и мантии. В свои семьдесят два года он двигался уже не очень быстро, но тем не менее выходил в сад каждое утро и около часа бродил по тропинкам, вдыхая напоенный запахом сосен воздух. Его предшественники расчистили сад именно для того, чтобы предаваться здесь, в ничем не нарушаемой тиши, неспешным размышлениям.

Старику в сутане больше нравилось встречаться с людьми, настоящими людьми, а не заискивающими кардиналами курии и иностранными сановниками, являющимися ежедневно только для того, чтобы приложиться к перстню с изображением самого известного рыбака – святого Петра. На некотором удалении всегда следовал швейцарский гвардеец, выполнявший в таких случаях роль не столько охранника, сколько спутника.

Время от времени старик в сутане останавливался, чтобы перекинуться парой слов с ватиканскими садовниками. По натуре он был человеком любопытным и считал себя в некотором роде ботаником. Иногда старик брал в руки садовые ножницы и помогал подрезать розы. Однажды сопровождающий гвардеец обнаружил его стоящим на четвереньках и, предположив худшее, вызвал «скорую помощь», а сам поспешил к главе Римско-католической церкви, который, как выяснилось, всего лишь решил вырвать сорняк.

Самые близкие видели, что святой отец чем-то обеспокоен. Добродушие и обаяние, казавшиеся ласковым дыханием весны после тягостно-суровых последних дней Поляка, померкли. Сестра Тереза, непреклонная монахиня из Венеции, управлявшая папским хозяйством, обратила внимание на явную потерю аппетита. Даже сладкие бисквиты, которые обычно подавали по утрам с кофе, все чаще оставались нетронутыми. Нередко, входя в папский кабинет на третьем этаже Папского дворца, она заставала понтифика распростертым на полу, погруженным в молитву, с закрытыми глазами.

Карл Брюннер, командир швейцарских гвардейцев, стал замечать, что святой отец подолгу простаивает на ватиканских стенах, устремив взгляд за Тибр, предаваясь тяжелым раздумьям. На протяжении многих лет Брюннер охранял Поляка и видел, как сильно сказалось на нем бремя папской власти. В разговоре с сестрой Терезой он сказал, что такова доля каждого папы – нести на своих плечах тяжкий груз ответственности.