Мистерия - Вероника Мелан (2014)

– Ты не колдун, не Старший, даже не мистик – что ты способен увидеть?

– Да, я не колдун и мистик, что бы это ни значило. Но я – человек, и у меня есть два глаза и мозг, которым я способен думать. Не принижай его ценность. Потому как, если бы этой самой ценности в нем не было, тебя бы на встречу со мной не отправили.

И, полив ростки сомнений, терзаний и мук по поводу его правоты, Стив с почти спокойной совестью отправился спать.

Спустя несколько минут, сами о том не зная, вздыхали они оба.

Лагерфельд от чувства бессилия и переутомления: его ноги гудели, как водопроводные трубы, беспокойный мозг то и дело возвращался к недавнему разговору – перебирал обрывочную информацию, сортировал, пытался склеить, провести линии связи и верные параллели, но у этого пазла, черт бы его подрал, не хватало слишком большого количества кусков. Может, девушка не в себе и склонна к суициду? Но у склонных к самоубийству людей совершенно другая психосимптоматика и поведение. Депрессия? Обреченность? Ложные самоубеждения? Не похоже. И как соотнести сюда все эти невнятные разговоры о потерянной (проданной?) душе? Эх, Баала бы сейчас сюда – тот бы возможно понял.

Пока Стив ворочался с боку на бок и маялся временно одолевшей от беспокойства бессонницей, Тайра вздыхала от другого.

Поведать другому человеку тайну? Да еще и такую постыдную? Рассказать, как слабовольно желала смерти, как самолично призвала муара, как отдала за бесценок жизненный свет? Стыдно. Непросто стыдно – недолимо тяжело. Пусть даже желтоглазый знахарь не посмеется – сочувственно покачает головой, – какой в этом толк? А помощь, про которую он так жарко говорит…

Тайра повернулась на бок и с удивлением почувствовала, как по щеке ползет слезинка. Потрогала ее кончиками пальцев, поднесла к глазам – надо же! Не разучилась… Но какую помощь может предложить Стив, пусть даже он трижды доктор?

«Никто не входит в чью бы то ни было жизнь напрасно, – покачал бы сейчас лысой головой Учитель, – никто. Ветви Судьбы разборчивы и попусту не пересекаются. А рассказать тебе мешает страх. Страх, что осмеют, осудят, оставят. Но если не идти вперед, Тайра, конца дороги не увидеть. Можно всегда стараться быть сильной – учиться проходить жизненные уроки самостоятельно, а можно проявить силу, раскрывшись…»

– Я услышала, – шептала она в кулак и зажмурившись, – я услышала тебя, Ким. Я расскажу ему, завтра расскажу, не сейчас.

Только все равно будет тяжело, боязно. Это все равно, что оголиться на площади перед толпой. Хуже. Все равно, что показывать – смотри, внутри я не белая, как все – я черная. Прогнившая, слабая, несправившаяся. Все еще хочешь на меня смотреть и слушать? А после увидеть, как качается голова – «ничем не могу помочь, Тайра. Скверная у тебя история. Все в твоей жизни не как у людей…»

Нет, это страх, это все страх. Именно из-за него не свершаются подвиги, не идут на маленький, но очень нужный шаг люди, не находят сил сказать верных слов, не решаются поверить, что могут оказаться понятыми, а после все еще любимыми. Но она попробует… Доктор хочет услышать ее историю, и она ее расскажет.

И только смирившись с неизбежностью намеченных на утро откровений, Тайра сумела заставить себя успокоиться, задышать ровнее, а спустя еще несколько минут, предварительно проверив пространство на предмет теней, которых, к счастью, поблизости не оказалось, уснуть.

* * *

Нордейл. Уровень 14.

Веки разлеплялись тяжело, неохотно. Дрожали, как немощные колени старика, и то и дело грозили сомкнуться снова – упасть на нижние бетонной шершавой плитой и схлопнуться на веки вечные. Но Баал отчего-то знал – он должен открыть глаза, должен. Прийти в себя, протолкнуть сознание на поверхность, очнуться не в дремоте, а в полной мере как живой, дышащий, вернувшийся из мрака на свет.