Много званых - Алексей Иванов (2016)

– Ты как не в Тобольске живёшь, владыка, – раздосадовался Ремезов. – Над Казачьим взвозом у Орловской башни твоего двора какая церковь стоит?

– Никольская.

– А почему она Никольская? На сём месте Ермаку явился сам Никола Можай и повелел держать пост, покаяться и причаститься, ибо он скоро погибнет. Ермак знал, что на устье Вагая его ждёт смерть, и всё равно пошёл туда, потому что покорился воле божьей, как Борис и Глеб покорились.

Татары Вагайского острожка рассказывали Семёну Ульяновичу, что в том бою на устье Вагая хитрый Кучумов воин Кучугай свернул из бересты трубу и принялся кричать в воду: «Ермак! Ермак!». Ермак подумал, что это его господь зовёт, как Никола Можай предвещал, и снял железный шелом, чтобы лучше слышать, – тут татарская стрела и вонзилась ему в висок.

– Знаю, о чём ты сейчас вспомнишь, владыка, – продолжил Ремезов. – Вспомнишь, что святому нетленность нужна и чудеса на могиле. И это было.

Тело Ермака на дне Иртыша случайно зацепил рыбацкой сетью татарин Яныш Бегишев из Епанчинских юрт. Мурза Кайдаул приказал положить найденное тело на помост, и оно шесть недель лежало под солнцем, но не подверглось распаду. Все татарские мурзы и князьки приехали в Епанчин, чтобы посмотреть на поверженного батыра, и даже сам Кучум приехал. Татары вонзали в тело Ермака ножи и копья, а тело точило кровь, как живое. Из капель той крови выросли цветки жарки, и жарок теперь горит среди таёжных трав по всей Сибири. Татары погребли Ермака на священном Баишевском кладбище, где под бревенчатой астаной лежал их великий шейх Хаким-ата. В Родительский день и поныне татары видят над могилой Ермака огненный столп, а по субботам – горящую свечу. Земля с той могилы целебная. Но долгие годы татары скрывали от русских место, где похоронен Ермак, пока эту тайну не открыл народу Ульян Ремезов.

– На всё у тебя ответ заготовлен, – недовольно заметил владыка Иоанн.

– Так давно уже о том размышляю.

– Я тебе честно скажу, Семён Ульянович, – устало заговорил владыка. – Вот глянь сам на святыню Абалакскую… С ней всё ясно, как день. Кротко, смиренно, человеколюбиво. Во всём – благолепие и тишина божья. А Ермак твой – мятежный. Не быть ему святым.

Семён Ульянович не ответил. Не полез в спор, вопреки обыкновению. То же самое ему давно уже объясняли и митрополит Филофей, и митрополит Игнатий. В глубине души Семён Ульянович знал, что Иоанн тоже откажет. Значит, не пришло ещё время Ермака. Семён Ульянович не сомневался, что оно придёт, – но, увы, не на его веку. Он же сам с горечью и верой написал об этом в завершении своей «Истории Сибирской»: «Ясной речи я пока не стяжал, и сии двери открываю ещё ключом железным, но отыщется и ключ золотой для пользы народа и на радость всем, кто жаждет правды».

Санный обоз мчался по ледяной дороге Иртыша. Свистели полозья, комья снега летели из-под конских копыт, клубились вихри снежной пыли. Чистое солнце ярко пылало в гладкой и стылой синеве зимнего неба, словно округло омытое лампадным маслом. На сизых крутоярах проплывали мимо грозные ельники, запорошённые крещенскими вьюгами. Над обозом сияло золото хоругвей, и свободно вились их весёлые хвосты. В стремительном и слаженном движении коней и саней было что-то победное, торжествующее и литургическое. Русские люди ехали по Сибири.

Глава 5

Глаза Чигирь-звезды

Они были воровками, блудницами, поджигательницами и убийцами. Их должны были сгноить в острогах, запороть, закопать живьём или повесить, но у России имелась Сибирь, и баб отправляли туда, за Каменный Пояс: пущай по бабской природе множат род человеческий, авось детьми искупят свои грехи. На них даже оковы не надевали – баба в оковах не дойдёт.