Много званых - Алексей Иванов (2016)

Через полгода пришёл указ выслать Аввакума Петрова вместе с женой и детьми в Енисейск, а там его отдали лютому воеводе Афанасию Пашкову, и Аввакум с пашковскими служилыми людьми уплыл в Даурию возводить заново Нерчинский острог, сожжённый тунгусским князьцом Гантимуром. В тех странствиях Аввакум натерпелся лиха. Он тонул на дощанике в бурных порогах и карабкался через неприступные скалы, мок под дождями, замерзал и голодал – доходило до того, что он грыз кости, оставленные волками, и ел послед ожеребившейся кобылицы. Воевода Пашков то бил его батогами и кидал в темницу, то метался ему в ноги, вымаливая помощи, потому что господь слышал молитвы Аввакума и выполнял его просьбы.

– Тогда, братие, уже многие обещники пашковские сердцем уразумели, что Аввакуме в святость грядет, – вдохновляясь, рассказывал Авдоний. – Пашков протопопа окаивал нещадно и огульно, обаче же сыскались и те, кто взалкал влаги из фияла Аввакумова. В остроге на Иргень-озере, когда Пашков затеял стрыти протопопа, четверо праведных юношев бестрепетно остенили старца своими плещми и пояли Пашкову и шуйцу, и десницу. За то Пашков наложил на юношев глобу: заполонить сорок бочек языками карасей. Дело неисполнимое, и не было исполнено. И Пашков повелел бичевать юношев – якобы за нерадение. Так они и обрели терновые венцы и стали иргенскими мучениками, первыми древлеправославными святыми в Сибере.

Раскольники слушали Авдония как заворожённые. Посреди отчаянья он дарил надежду, пусть даже изломанную и сумасшедшую; он уверял, что все жертвы не напрасны. Его увечья и одержимость казались свидетельствами святой правды. Авдоний говорил так, будто он сам уже бывал там, за чертой, всё видел своими глазами – и рай, и блаженных, и Корабли у причалов, а теперь вернулся, чтобы увести за собой тех, кому хватит сил пойти.

– А как же Аввакуме вырвался из теснин? – спросил наивный брат Урия.

– Никон пал.

Всемогущий патриарх осерчал на самого царя и в гордыне затворился в своей обители в Новом Иерусалиме, а мудрые советчики убедили Лексея Михалыча не звать Никона обратно. Жалостливый царь повелел освободить из тьмы Аввакума. И протопоп поехал из Нерчинска в Москву.

В Тобольске он зимовал. Десять лет прошло с тех пор, как он прятался от тоболяков по амбарам. Поверженный Никон ждал соборного приговора, а пагубное его умышление продолжало раздирать Русь пополам – по городам и весям катился жестокий раскол. Архиепископ Симеон уже не осмелился допустить Аввакума к служению, а воевода князь Хилков – но не Василий, а Иван, дальний родственник Василья, – приветил протопопа, потому как сам был человек честный. Он и поведал Аввакуму, какое бедствие обрушилось на державу. Чью теперь сторону принять рабу божьему: смиряясь, молиться по новому уставу Никона или, бунтуя, держаться старых правил праотцов? И увидел Аввакум вещий сон. Сам Господь возвестил ему: «Блюди прежний обычай, не то будешь от меня пополам растёсан!». Так в Тобольске Аввакум и стал раскольником.

– А завет он здесь оставил кому? – спросил Мисаил.

– Оставил. Завет приял тюменский чёрный поп Доментиан.

Проповедь Аввакума запала в души сибирским попам. Миновало два года, как протопоп уехал в Москву, и в Тобольск прибыл новый архиепископ – Корнилий, бывший новгородский архимандрит. Сибирские священники вышли к нему и с поклоном объявили: Никоновы новины – ересь, не желаем служить по новому уставу! Мятежников заковали в железо. Одних отправили для покаяния на Коду и в Туруханск, других – в Макарьев и Суздаль. А попа Доментиана, как самого строптивого раскольщика, сослали в Пустозёрск на Печору. Здесь Доментиан и встретил вновь Аввакума.