Много званых - Алексей Иванов (2016)

– Я поделюсь с вами своим замыслом, Курт, – Табберт почувствовал, что слегка волнуется, потому что его замысел и вправду был крайне необычным. – Я задумал составить обстоятельную карту Иртыша и его притоков, чтобы показать неизвестные в Европе русские пути в Китай.

– Монархам Европы всегда было любопытно это странное государство, – кивнул фон Врех, – а Швеция ещё не имеет своей Ост-Индской компании.

– Надеюсь, моя карта послужит развитию торговли и дипломатии. Но сначала её нужно издать хорошим тиражом, чтобы она продавалась во всех книжных лавках. Насколько я знаю, у профессора Франке при университете в Галле есть гравировальные столы и типография. Я согласен выплачивать четверть прибыли с продажи карты доктору Франке и четверть – вам, Курт.

Фон Врех не отвечал, перебирая вожжи.

– Мой милый Табберт, – виновато заговорил он, – я не могу нарушать законы этой страны, ведь пересылать из России карты нам запрещено.

Табберта окатило разочарование. Фон Врех, увы, не понимал дерзости и величия его проекта. Карта заповедного пути в Китай – не школа и не аптека.

– Весьма жаль, Курт, – холодно сказал Табберт. – Что ж, тогда, может быть, укажете мне для консультаций какого-либо знатока здешних земель? Ведь вы дольше меня живёте в Тобольске.

– Я не знаю такого человека, – фон Врех в сочувствии положил ладонь на руку Табберта, – но вам поможет местный офицер Новицкий. Он ведёт уроки в моей школе. Приходите осенью, когда он вернётся из путешествия.

Глава 2

Войти в «тёмный дом»

Подывися, вотче, яка погань по рыке идэ, – сказал Новицкий.

Филофей подошёл к Новицкому, который стоял у руля дощаника.

– Где, Григорий Ильич?

– Вон тамо, блыжче до брэга. Мытька, поправь рэлю.

Служилый Митька потянул за снасть, поворачивая на мачте релю с парусом. Парус глухо хлопнул, поймав лёгкий ветер. Дощаник медленно повернулся носом к берегу. Тень паруса легла на лица владыки Филофея и полковника Новицкого, и медная казацкая серьга в ухе Новицкого угасла.

Высоко задрав мохнатые ветви и узловатые корневища, по Оби тихо двигался огромный, разлапистый, вывороченный с комлем кедр. Вокруг него в воде рассыпались сучки, хвоя, шишки и куски коры, тянулись какие-то длинные тряпицы, а среди хлама и мусора плыли остяцкие долблёные лодки, привязанные к дереву. Когда дощаник приблизился, кедр пышно взорвался щебечущей стаей мелких птиц – клестов, синиц и завирушек. Служилые, казаки и монахи с борта дощаника разглядывали долблёнки. В лодках лежали полуистлевшие мертвецы, закутанные в гнилые меха или завёрнутые в берестяные куколи. Несколько покойников, оказывается, затерялись и в мусоре. Монахи испуганно крестились. Яшка Черепан – он удил рыбу, – плюясь, принялся сматывать лесу. Десятник служилых Кирьян Кондауров вытащил из-под гребцовой лавки багор и приготовился оттолкнуть мертвяка.

– Могильное дерево, – пояснил он. – Я такие на Тромъёгане видал. Берег подмыло, оно и повалилось.

Могильный кедр медленно отплывал в сторону – будто целый мир задумчиво уходил в вечность, не оглядываясь на тех, кто оставался.

– Поплысти мрецы до льодовитого океани… – мрачно сказал Новицкий.

…Здесь, в Сибири, всё ему казалось каким-то нечеловеческим. Слишком большая земля – бессмысленно, мучительно большая. Здесь тяжёлые облака за день не добирались от одного края неба до другого. Здесь холодное солнце летом не успевало совершить оборот и лишь чуть окуналось за горизонт, чтобы сразу всплыть заново. На такую протяжённость у бога не хватило разнообразия, и всё здесь было заунывно-одинаковым: одинаковые низкие берега, одинаковые леса, одинаковые селения, одинаковые инородцы. Даже вода и воздух были одинаковыми – порой и не понять, плывёт ли по реке их дощаник или парит в пустоте, как соломенный журавлик в светлом тумане.