В глубине ноября - Туве Янссон (2018)

Мюмла свернулась на кровати, втиснутой между плитой и посудным шкафчиком, а Филифьонка принялась готовить хлебную запеканку на завтра. Она нашла мешок старых хлебных крошек, которые муми-семейство припасло для птиц. В кухне было тепло, огонь потрескивал в печи, трепетал отблесками на потолке.

— Ну вот, теперь совсем как раньше, — сказала Мюмла сама себе.

— Ты хочешь сказать, как при Муми-маме, — неосторожно уточнила Филифьонка.

— Нет, совсем нет, — откликнулась Мюмла. — Только печь такая же.

Филифьонка всё возилась с запеканкой, она бегала по кухне туда-сюда, стуча каблучками и внезапно наполняясь рассеянными и тревожными мыслями.

— В каком смысле? — спросила она.

— Мама всегда насвистывала, когда готовила, — объяснила Мюмла. — И всё было как-то… Не знаю даже. Просто по-другому. Иногда они отправлялись куда-нибудь и еду брали с собой, а иногда вообще забывали поесть…

Мюмла прикрыла голову руками, чтобы поспать.

— Думаю, я получше тебя знаю Муми-маму, — сказала Филифьонка.

Она смазала форму маслом, вылила на дно остатки вчерашнего супа и когдатошнюю варёную картошку, уже не похожую на себя, она бегала, суетилась и в конце концов подскочила к спящей Мюмле и крикнула:

— Если б ты знала то же, что и я, ты бы так не спала!

Мюмла проснулась и лежала неподвижно, глядя на Филифьонку.

— Ты просто не знаешь, — с жаром прошептала Филифьонка. — Ты понятия не имеешь, что произошло в долине! Мерзкие твари сбежали из шкафа и теперь шастают повсюду!

Мюмла села на кровати:

— И поэтому у тебя на туфлях липучки от мух? — Она зевнула и потёрла нос.

Уже у дверей она обернулась и сказала:

— Не волнуйся ты так, нет здесь никого хуже нас.

— Она злится? — спросил из гостиной Староум.

— Она боится, — объяснила Мюмла, поднимаясь по ступенькам. — Боится того, кто сидит в шкафу.

На улице совсем стемнело. Они взяли за правило с наступлением темноты ложиться спать и спали подолгу, и всё дольше с каждым днём по мере того, как год набирал темноту.

Хомса Киль тенью проскользнул внутрь, пробормотав «спокойной ночи», Хемуль повернулся носом к стене. Он решил увенчать дом на дереве куполом. Можно будет покрасить его в зелёный цвет, может, даже с золотыми звёздами. Золото Муми-мама обычно хранила в ящике комода, а в сарае Хемуль заметил бутылку жидкой бронзы.

Когда все уснули, Староум поднялся со свечой наверх. Он подошёл к большому шифоньеру и прошептал:

— Ты там? Знаю, что там.

Он медленно открыл шифоньер, на двери блеснуло зеркало.

Пламя свечи казалось совсем крошечным на тёмной лестнице, но Староум ясно и чётко различил перед собой предка. У того была трость, шляпа и слегка потусторонний вид. Слишком длинный халат, гамаши и никаких очков. Староум сделал шаг вперёд, и предок шагнул ему навстречу.

— Ага, так ты больше не живёшь в печи, — сказал Староум. — Сколько тебе лет? Ты что, совсем не носишь очки?

Староум так разошёлся, что застучал тростью в пол, чтобы придать своим словам весу. Предок тоже постучал тростью, но ничего не ответил.

— Он глухой, — решил Староум. — Глухой как пробка старикан. Но всё-таки приятно повстречать того, кто понимает, что такое быть старым.

Староум долго стоял и разглядывал предка. Наконец он приподнял шляпу и поклонился. Предок поклонился в ответ. И они расстались, испытывая глубокое уважение друг к другу.

15

Дни стали короче и прохладнее. Дожди шли редко. В середине дня солнце ненадолго освещало долину, и голые деревья отбрасывали тени на землю, но утро и вечер проходили в полумраке, а потом наступала темнота. Никто не видел, как садится солнце, — ничего, кроме жёлтого осеннего неба да острых очертаний гор вокруг долины — как в глубоком колодце.