Поворот к лучшему - Кейт Аткинсон (2011)

Она вздохнула. Значит, вот чего Грэм хотел на самом деле — не «Уиндзмур» и не «Кантри-кэжуалз», не унылые медные пуговицы, а чтобы женщина, которая ему в дочери годится, связывала его, как индейку? Странно, как то, чего совсем не ожидал, в итоге совершенно тебя не удивляет.

Глория заметила крошечные золотые распятия в ушах Татьяны. Неужто она религиозна? Русские перестали быть коммунистами и ударились в религию? О таких вещах не принято спрашивать. Только не в Британии. Когда они были в отпуске на Маврикии, водитель, который вез их из аэропорта в отель, спросил у Глории: «Вы молитесь?» — с бухты-барахты, и пяти минут не прошло, как он посадил их в машину и забросил чемоданы в багажник. «Иногда», — ответила она. Это была неправда, но разочаровывать его своей безбожностью Глории не хотелось.

Глория никогда не понимала, зачем носить орудие пытки и казни в качестве украшения. С таким же успехом можно нацепить на себя петлю висельника или гильотину. По крайней мере, распятия у Татьяны в ушах были простые, без корчащихся в смертных муках близнецов-Иисусов. Неужели эти крестики не отпугивают клиентов? Евреи, мусульмане, атеисты, вампиры — каково им?

Татьяна вдруг разговорилась. Ее отец был «великим клоуном». (Возможно, этим и объяснялся ее псевдоним.) На Западе, сообщила она, к клоунам относятся как к «балаганным дурачкам», а в России они — «артисты экзистенциального жанра». С ней вдруг случился приступ славянской меланхолии. Она предложила Глории жвачку, та отказалась.

— То есть несмешные? — уточнила Глория, забирая из банкомата в больничном коридоре пятьсот фунтов.

Вот уже полгода она каждый день снимала по пять сотен. Деньги она держала в черном мешке для мусора в своем шкафу. Уже набралось семьдесят две тысячи двадцатифунтовыми банкнотами. Они занимали удивительно мало места. Интересно, сколько занял бы миллион? Глория любила наличные: их можно было потрогать и они всегда соответствовали номиналу. Грэм тоже любил наличные. Он любил наличные даже слишком — огромные суммы отмывались через счета «Жилья от Хэттера», выходя на свет чистенькими, как свежеотбеленное белье. Грэм давно отказался от старомодного способа — прачечных и соляриев, — в отличие от его друга Мёрдо. Пэм, похоже, пребывала в блаженном неведении о том, что любимый ею кашемир от «Джин Мьюр» и «Бэллентайн» покупался на грязные денежки. Незнание — не оправдание.

Глория поделилась уловом из банкомата с Татьяной. В конце концов, они обе, каждая по-своему, заработали деньги Грэма. В семидесятых женщины устраивали марши с плакатами «Зарплату за домашний труд». Зарплата за секс — еще более здравая идея. Убираться все равно нужно, нравится тебе это или нет, а вот секс — дело добровольное.

— Ну нет, сексом я с ними не занимаюсь, — заявила Татьяна, расхохотавшись, словно ничего смешнее в жизни не слышала. — Я не идиотка, Глория.

— Но вы же берете деньги?

— Конечно. Это бизнес. Все вокруг — бизнес. — Татьяна подкрепила свои слова универсальным жестом, потерев большой палец об указательный.

— Так за что же именно вам платят?

— Я их шлепаю по заднице. Связываю. Бью. Отдаю им приказы, заставляю делать всякие вещи.

— Какие?

— Сами знаете.

— Нет. Даже представить не могу.

— Лизать мои сапоги, ползать по полу, есть по-собачьи.

— Значит, ничего полезного, как пылесосить, например?

Кто бы знал! Все эти годы Глория могла бы шлепать Грэма по заднице и заставлять есть по-собачьи — и получать за это деньги!

— В России я работала в банке, — мрачно сказала Татьяна, как будто опаснее места для работы не придумаешь. — В России я голодала.

Глория заметила, что у Татьяны очень живая мимика, и подумала, что это ей досталось от отца-клоуна.