С сердцем не в ладу - Буало-Нарсежак (1995)

Я встал и принялся без цели бродить по дорожкам среди сосен. Я вынужден был неукоснительно выполнять взятые на себя обязательства, то есть следовать указаниям Франка. Так ли уж это трудно? Нет. Так к чему прибегать к каким-то уверткам? Прежде всего потому, что меня уже заранее мучило презрение Жильберты: Франк, хитрая бестия, неспроста постарался уверить меня, что она все еще любит своего мужа. Но как могла она сохранить какую-либо нежность к человеку, которого пришлось чуть ли не силой возвращать домой, к человеку, который в нравственном смысле как бы покончил с собой, чтобы окончательно забыть ее? Сама эта так называемая потеря памяти являлась для нее ежеминутным оскорблением. Как я не почувствовал этого раньше? Как все это противно! И когда прозвонил гонг, приглашая к обеду, я почти решил все рассказать Жильберте. Я повернул к дому, усталый, преисполненный к себе отвращения, и вдруг заметил, что опустил левую руку в карман пиджака именно так, как мне советовал Франк. В то время как я разыгрывал перед самим собой комедию благородных чувств, мое малодушное, трусливое нутро без моего ведома уже сделало наиболее устраивающий меня выбор. Бедный Кристен! Жалкий шут! Я вошел в столовую в самом дурном расположении духа. Жильберта уже ждала там. При виде меня она сделала над собой усилие, чтобы не отступить назад.

— Я заставил вас ждать, — проговорил я. — Простите меня. Парк так хорош!

Мы уселись друг против друга по разные стороны большого стола, за которым свободно разместились бы двенадцать человек. Франк, очень торжественный в своей белой куртке, подал нам первое блюдо. Между нами вновь воцарилось то невыносимое молчание, которое так тяжело давило на меня на лестнице.

— Ваш брат, — спросил я через какое-то время, — не спустится к обеду?

— Он предпочитает обедать у себя в комнате. Но я надеюсь, вечером мы увидим его.

Жильберта! Моя жена! У нее не было даже сил улыбнуться, она едва притрагивалась к кушаньям. Мне самому тоже не хотелось есть. Мы старательно избегали смотреть друг на друга. Я сказал, просто чтобы спасти положение:

— Вы, вероятно, знаете, что я очень много времени уделял игре на скрипке.

— Да, Франк упоминал об этом.

— Вас это обрадовало?

Франк молча расхаживал по столовой, ничто не ускользало от его бдительного ока.

— Я рада узнать, что вы наконец чем-то заинтересовались.

Это звучало не очень вдохновляюще. Кончиками пальцев я смахнул пыль с рукава, руки Жильберты едва заметно судорожно сжались. Она боялась. Я это остро почувствовал. Она боялась меня. Прежний де Баер слишком быстро возвращался к жизни у нее на глазах. Я заставил себя быть любезным и объяснил, что, хоть у меня почти не сохранилось воспоминаний о прежней жизни, я, как бы в компенсацию за это, помню все произведения, которые исполнял когда-то.

— Вы не откажетесь аккомпанировать мне?

— Попробую, — ответила она.

— Бах, держу пари?

Жильберта, потрясенная, медленно положила вилку на тарелку.

— Нет. Вы всегда утверждали, что Бах — старый зануда.

— Я? Я говорил так?.. Значит, я очень с тех пор переменился… Я обожаю Баха. Глубоко его почитаю.

— Вы его почитаете?

В голосе ее слышалось такое сомнение, что мне стало стыдно и за де Баера, и за себя. Я быстро вытер рот салфеткой и позвал Франка.

— Принесите мою скрипку, Франк, прошу вас.

— Мсье не будет десерта?

— Потом!… Принесите мою скрипку… Я жду, Франк!

Тон не допускал возражений. Франк повиновался.