С сердцем не в ладу - Буало-Нарсежак (1995)

Его уже не интересовала эта часть истории, которая, как он считал, была излишне тщательно разработана. К счастью, Франк из тех, кто всегда доводит дело до конца. Со свойственной ему серьезностью он передал во всех подробностях свой разговор с Жаком. Он, как всегда, помнил каждое его слово. Его даже как-то странно слушать. Он отмечает все, любое движение Жака. Например, он говорит: «С этим он был не согласен. Поскольку он обжег сигаретой пальцы, то подошел к окну, чтобы выбросить окурок…» и т. д. Мартин бурчит и говорит: «Хорошо… Не останавливайся на пустяках… Дальше…» Но Франк лишь тогда чувствует себя уверенно, когда передает все до последней мелочи, смысл его жизни — это жизнь других. Я очень долго считала его до неприличия любопытным. Но это нечто большее; он буквально подключается к вам. Он впитывает в себя все ваши привычки, все ваши мысли. Он потому терпит Мартина, что в известном смысле он сам стал Мартином или же, во всяком случае, частью Мартина. Он без труда стал частью Жака. Это не слежка с его стороны, это миметизм[8]. Он воссоздает перед нами все, что было сказано Жаком, с точностью магнитофона.

— Он спросил меня, — сказал Франк в заключение, — не пора ли ему навестить своего умирающего дядюшку.

Тут я, в свою очередь, чуть не воскликнула: «Какого дядюшку?» — так как в конце концов совсем запуталась во всех перипетиях этой истории. Все, что касается потерявшего память Поля де Баера и его необычных отношений с женой, мне до боли знакомо. Но я легко забываю другую серию их измышлений: дядюшку, которого никогда не существовало, придуманного нотариуса, мифическое наследство. Я способна солгать, но не могу жить в воображаемом мире. Мартин задумался.

— Что это, в сущности, значит?

— Это значит, что ему хочется вырваться отсюда, — ответил Франк.

— Ты передашь ему еще одно письмо. Сообщишь, что больной никого уже не узнает и что любое посещение бессмысленно, — продолжал Мартин. — Это даст нам небольшую отсрочку. Будем надеяться, что этого окажется достаточно.

У меня на языке уже несколько минут вертелся вопрос, который я теперь не смогла сдержать.

— Я что-то никак не могу понять… — начала я.

Они оба сурово посмотрели на меня, словно, начав говорить, я превысила свои права.

— Каким образом вам станет известно, — продолжала я, — что эти… люди… которых вы опасаетесь, уже здесь? Вы их не знаете. Они никак не проявят себя до тех пор, пока не решатся действовать. Так как же? Представьте себе, что это затянется на многие месяцы… Думаете ли вы… что у Жака хватит терпения ждать столько времени?

Мои соображения задели их за живое. На лице Мартина вновь появилось выражение тревоги, и оно стало похоже на восковую трагическую маску. Я коснулась того, что тайно мучило его, самой болезненной точки.

— Мне очень жаль, дорогая Жильберта, — сказал он, — что вы говорите так, словно ваша судьба не связана неразрывно с моей. Правда, вашей жизни ничто не угрожает. Но мне было бы приятнее, если бы у вас хватило… милосердия говорить об этом иначе… Вы правы, мы пребываем в неизвестности. Мы не знаем, что они собираются предпринять. Возможно, они еще далеко… А возможно, они уже наблюдают за виллой.

И я, в свою очередь, физически ощутила опасность. В душе мне стало жаль Мартина. Это было ужасно.

— Но, поверьте мне, — продолжал он, — я убежден, что они не станут медлить… Что же касается вашего… протеже, то он может уехать. Не в моих правилах принуждать кого-либо.

Франк улыбнулся.

Оба они отвратительны.

1 августа

Мы погибли. Это чувство больше не покидает меня. Добрую половину ночи я перебирала в уме всевозможные пути и планы. Но я не нахожу ничего такого, за что я могла бы уцепиться. После обеда Жак задержал меня в вестибюле. Франк убирал со стола. Он следил за нами издалека, этого ему было достаточно. Он и не пытался подслушивать.