Давай сыграем в любовь - Лана Черная (2020)

И да, я понимаю, о чем она. О кладбище и могиле. Тот раз, когда она узнала о Незабудке и катастрофе. Проследила за мной, когда я стал меньше уделять ей внимания. Когда работа взяла в оборот и я пропадал в командировках где-то на краю мира. Когда накрывало не по-детски и единственным спасением было свалить в жаркую Африку, погрузиться в чужую боль, чтобы не чувствовать своей. Говорят, время лечит. Полная чушь. Нихрена оно не лечит. И ничего не меняет.

Хотя в моем случае — оно изменило многое. И вернуло самое главное.

— Ты никогда ни с кем меня не делила, Оля, потому что я никогда не был твоим, — ставлю жирную точку не только в разговоре, но и в наших отношениях.

Но дрянное предчувствие не оставляет, даже когда Ольга, поджав губы и, не растеряв достоинства, молча уходит. Оно зудит в висках, сверлит затылок.

Чтобы хоть как-то отвлечься, набираю Незабудку. Просто услышать ее нежный голос, пропустить его по венам, как самый действенный анестетик. Просто убедиться, что причина моего муторного состояния — не она.

Но едва я беру телефон, как в мой кабинет вваливается взъерошенный и какой-то потрепанный Кот. Одетый явно наспех, нервными движениями поправляющий то и дело съезжающие на кончик носа очки. Пока не срывает их и не швыряет на стол. Плюхается на диван и зависает в одной точке. Поднимаюсь из-за стола, запираю дверь на ключ и, подперев ту плечом, скрещиваю на груди руки.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— И тебе добрый день, мой друг, — протягиваю с ухмылкой, выбивая друга из оцепенения. Тот, мазнув по мне нечитаемым взглядом, снова утыкается в одну точку на стене напротив. Так, это уже не к добру. Таким профессора Котова, всегда собранного и знающего на все ответы, я вижу впервые в жизни. Даже когда он сына хоронил — не выглядел так неопрятно. Собранный, холодный. Таким и сдохнуть пытался. А сейчас — даже не объяснить. Так пацаны мои выглядят, те, кого с того света приходилось вытаскивать: истекают кровью и не верят, что это про них. А потом не верят, что живы. Или как те. что после травм позвоночника делают первые шаги. С душой нараспашку, пусть растерянной где-то в пути, но чистой и открытой. И сейчас мой друг, которому я наливаю в стакан припрятанный в ящике стола коньяк, выглядит именно так.

Он принимает из моих рук стакан, осушивает залпом. Молча, не сводя взгляда с точки на стене напротив. Следом еще один. И только после третьего рвано выдыхает, растирает ладонью лицо и как-то вдруг сникает.

— Ни один смертный не способен хранить секрет. Если молчат его губы, говорят кончики пальцев; предательство сочится из него сквозь каждую пору, — выдает на одном дыхании.

— О, узнаю старину Фрейда, — хмыкаю, отставляя стакан. — И старого друга, — хлопаю того по плечу. — А теперь выкладывай, что стряслось в твоей гениальной голове?

— Она меня обманула, — ухмыляется. — Обвела вокруг пальца, а я повелся. Просмотрел. Принял ее игру за чистую монету.

Откидываюсь на спинку дивана, позволяя другу выговориться. Сегодня я благодарный слушатель, потому что на разговоры не осталось никаких сил. Только острое желание рвануть домой, где меня ждет моя Незабудка. И фантазия услужливо подкидывает образ хрупкой брюнетки в домашнем платье и белых носках, неизменно встречающей меня в любое время суток. А после нашей брачной ночи две недели назад эти встречи стали особенно жаркими. Как и ее наряды: от прозрачных пеньюаров до кружевного безобразия из лоскутков и ленточек. И только носки оставались бессменным атрибутом. И эти ее носки заводили похлеще ее нарядов. Любить ее в этих носках — просто чумовое наслаждение.

— Ну и кто из нас еще фетишист, — смеется моя несносная девчонка, щеголяя передо мной в одних носках сегодня утром.

А у меня крышу рвало от вида белоснежных носочков на ее маленьких ступнях. И член в штанах моментально принимал боевую готовность.