Хоккенхаймская ведьма - Борис Конофальский (2019)

— А вы молодец, — хвалили его попы, — с делом быстро управились, и мятежников усмирили.

— Будем писать отцу Иллариону, что довольны вами, господин рыцарь, — говорил отец Иона, изнывая в ожидании обеда. Глазами ища мальчишку, что кушанья подаёт.

А время уже подошло, им стали подавать еду на стол. Волков заказал себе еду, как положено — постную.

В плохом настроении после простой еды, он валялся раздетый и босой на своей кровати, опять читал письмо от отца Семиона. Когда пришел Сыч и постучался в дверь, Волков велел войти, не вставая с кровати, он спросил:

— Просьбу мою исполнил?

— Всё сделал, как вы просили, теперь эта паскуда, нас до гробовой доски не забудет, — ухмылялся Фриц Ламме. — Мы её по очереди в зад имели, рот ей завязали, чтобы не орала, так она выть стала и глаза таращила так, что они чуть не вывалились, она едва не обделалась, от натуги, а мы от смеха чуть не померли…

Он бы и дальше рассказывал свои весёлые истории, да кавалеру надоело, он перебил его:

— Я не про то тебя спрашивал, я спросил, ты палку принёс мне?

— А, вы про палку? — догадался Сыч, показал ему крепкую узловатую палку. — Вам с ней ходить неудобно будет, лучше состругать удобную. С перекладиной.

Кавалер встал с кровати, взял у Сыча палку, взвесил её в руке и остался ей доволен. Ни сказав не слова, он врезал Сычу, да так крепко и скоро, что тот и увернуться не успел.

— Ох, Господи! — заорал тот.

А Волков стал бить его, бил сильно и приговаривал:

— Руки опустил, я сказал, опустил руки. Пёс шелудивый, паскудник, стань ровно.

Он бил его по ляжкам, по рёбрам, Фриц Ламме поднимал руки, что бы защититься, тогда кавалер замирал с поднятой палкой и говорил снова:

— Я сказал тебе руки опустить.

Сыч послушно опускал руки и получал страшный удар по левой ляжке, от которого его всего продёргивало, и он кривился, силясь не заорать.

Он сгибался, и получал палкой по боку так, что дыханье у него сбивалось. А кавалер не успокаивался, особенно когда вспоминал, что Сыч ещё и к Брунхильде ходил, от того ещё больше бесился.

Он отбил ему ноги, и руки, и спину, и бок, отбил ему всё, только по башке не бил, и остановился, когда Фриц Ламме просто не мог уже стоять, и упал на пол. Скрючился на полу, и трясся от боли и напряжения, а по щеке его текли беззвучные слёзы. Он тяжело дышал, словно бежал долго.

Кавалер поставил ему на спину ногу и спросил:

— Знаешь, за что?

— За бабу эту старую. Паскуду Липке.

— Значит, знаешь.

— Знаю, экселенц, — хрипел Сыч. — Простите. Не знаю, как так произошло, меня эти двое…

— Не ври! Не смей мне врать! — он опять замахнулся палкой, да бить не стал. — Не они тебя подбили, а ты их.

— Да, экселенц, простите.

— Считай, что простил, но если ещё раз меня так подведёшь, на прощение не надейся, сдам тебя родственникам, пускай тебя оскопят и повесят.

— Спасибо, экселенц.

— Убирайся.

Волков откинул в угол палку и лёг на кровать, стал только успокаиваться, да полежать ему не пришлось, в дверь постучали.

— Кто?

— Брюнхвальд, кавалер.

— Входите, Карл.

Брюнхвальд вошёл в комнату, был он при оружии, доспехе и со шлемом в руке.

— Господин кавалер, наша корпорация просит вас быть сейчас у северного выезда из города.

Волков сел на кровати по полному доспеху всё сразу понял:

— Братский суд?

— Братский суд, — кивнул Брюнхвальд.

Когда солдаты Брюнхвальда шли сюда, в Альк, никакого барабана у них Волков не видел, может в обозе везли. Но сейчас барабанщик бил в барабан, когда они с ротмистром приблизились. Волков был в полном доспехе и в шлеме, Брюнхвальд тоже. За ними ехал Максимилиан, вёз штандарт кавалера, он и Ёган были в одежде с гербом и в цветах Волкова.

Барабан забил дробь при их приближении.

Всадники остановились на пригорке.

— Стройся! — орал сержант.