Хоккенхаймская ведьма - Борис Конофальский (2019)

Волкову Ёган-купец не нравился, уж больно разухабистый он получался, нарочитость так и лезла из этого крестьянина. Всё было ненатурально в нём: и оскорбительная манера звать разносчика, и дурная манера кидать деньги на стол. Но ничего посоветовать ему кавалер не мог. Они только наблюдали за ним с Сычом, а Сыч так и вовсе бранил Ёгана. Тот за столом сидел с местной шлюшкой, бабёнка уже успела прилипнуть к нему. Грудастая, не худая, не Бог весть что, но аппетитная. Совсем не старая. Волосы чёсаны, сама и платье чистые. Девка клянчила пиво, Ёган ей покупал, она ластилась к нему, просила есть, Ёган ей покупал. Но вот заметил Сыч, то, что было удивительно, в битком набитом зале, не было больше стола, чтобы за ним было хоть пару свободных мест. А Ёган с девицей сидели за большим столом вдвоём, длинная лавка с другой стороны стола так вовсе была пуста.

— Гляньте, экселенц, и не садится к ним никто, — тихо говорил Фриц Ламме.

— Ну, мало ли… Может, никто не хочет мешать людям, вон как у них всё ладится, — отвечал Волков, глядя, как Ёган своей мужицкой, здоровенной пятернёй лезет девке в лиф платья, а та озорно повизгивая, выпрямляет спину, оттягивает край платья, чтобы купеческая рука туда легче лезла.

— Нет, экселенц, она его опоит. Зелья плеснёт ему и обворует.

— Думаешь? А может, просто девка деньгу свою зарабатывает?

— Ну, посидим — посмотрим, — не верил Сыч.

— А где монах? — спросил кавалер.

— Да вон он в углу сидит, — Сыч смеялся, — не любит наш монах кабаки, я это ещё в Рютте понял.

Волков глянул в угол, там, на самом краю длинной лавки, у стены сидел брат Ипполит, только кружка и локоть монаха были на столе, всю остальную лавку и весь стол занимали разные люди, приличные и не очень. Они выпивали, ели, беседовали, а молодой монах сидел молча со скорбным видом, вздыхал да поглядывал то на Ёгана с девкой, то на кавалера с Сычом.

Тут пришли два новых посетителя, подошли было к столу, где развалился липовый купец и его бабёнка, постояли малость, глянули на девку, а та глянула на них, да так глянула, что пошли они подобру-поздорову искать другие места, хотя Ёган с пьяной купеческой бесшабашностью и звал их сесть.

— Нет, экселенц, непростая это баба, биться об заклад готов, непростая, — говорил Фриц Ламме. — Не хочет она, чтобы за стол с ними кто садился. Видать боится, что увидят чего лишнего.

Ну, теперь и Волкову так казалось, он не ответил, он заказал еду, продолжал пить пиво, слушать разговоры соседей и наблюдать за Ёганом. На улице тем временем уже стемнело. Людишек ещё прибавилось. Шум, смех, чад. А народ в кабаке был обычный, приказчики, купчишки да бюргеры. Ни бедные, ни богатые. Опасных людей кавалер не приметил. Пожалуй, он один здесь был с мечом.

Пришёл музыкант, стал играть на виоле. В кабаке народ попьянел, голоса звучали громче, смех чаще. То и дело взрывы хохота, даже за их собственным столом, пьяная толкотня. Песни. Сесть совсем было негде, кроме стола, за которым сидел Ёган.

Сыча и Волкова это уже не удивляло. Когда им стали носить еду, Ёган был уже изрядно пьян. Он опрокинул кружку, смелся, громко говорил, лапал шлюху, а та в свою очередь то и дело укладывала свою голову ему на плечо, а руку на его промежности и шептала ему что-то, шептала. А когда Ёган пытался её поцеловать в губы — не давалась. Смеялась.

— Налакался, крестьянская душа, — ухмылялся Сыч, принимаясь за жареную колбасу, — пьян, собака, уже. Нет, экселенц, непростая эта бабёнка.

— Ты знаешь, что, — говорил кавалер, поглядывая на Ёгана и шлюху, — иди-ка наверх, кажется, она его уже в покои тащит.

Повторять Сычу не нужно:

— Эх, — с болью в сердце произнёс он, глядя на колбасу, и встал, — и то верно, а то она дверь запрёт и потом даже не узнаем, в каких они покоях будут.

— Ты не дай ей дверь запереть, — сказал кавалер. — Войдём за ней сразу, там и поговорим тихонечко.

— А если упрямиться начнёт? — спросил Сыч.