Вассал и господин - Борис Конофальский (2019)

— Мария, дочь старосты, та хоть лицом мила, но тоже кожа да кости. Зада нет, как не было, сисек тоже. Ключицы только торчат и все. А больше в вашей земле и поглядеть не на кого.

— Ты, Сыч, не лезь больше к мужицким бабам, уж лучше возьми коня да в город езжай, к блудным, если невмоготу, а может, там себе жену найдешь.

— Жену? — скалится Сыч. Смеется. — Так я и не против, да куда мне ее привести, я ж гол как сокол, какая на меня позарится.

— Ладно, ступай, только помни, что тебе сказал, баб местных не трогай.

Сыч ушел, а Волков позвал Якова.

— Чего вам? — спросил тот меланхолично. Видно, Волков его от важных дел отнял. Видно, на завалинке опять себе дудку мастерил.

Очень захотелось дать ему оплеуху кавалеру, но не стал, сказал:

— Дочь старосты Марию приведи ко мне.

— А не пойдет если? — все так же сращивал Яков.

— Ты что, дурак, не слышал? — начинал свирепеть Волков. — Бегом беги, чтобы сейчас же была.

И таки дождался мальчишка оплеухи, а рука у кавалер тяжелая, дурень после этого перепугался и бегом побежал. И уже вскоре перепуганная девка стояла пред столом, за которым сидел Волков.

Эх, а Сыч-то был прав. Мелкая, худая, но глазастая. Глаза большие серые. Юбка застирана и коротка, нитки понизу мотаются, нижней юбки вовсе нет, рубаха тоже не новая, а ноги сбиты все, видно, давно обуви не видела.

Стоит, молчит, на кавалера глазищи свои огромные пялит. Да, прав был Сыч, интереса в ней нет. И ничего другого Волков сказать не нашелся:

— При дому будешь, дворовой.

Она всхлипнула вдруг. Заскулила.

— Чего еще? — спросил он. — Чего скулишь?

— Брать меня будете?

Он поморщился даже:

— Дура, на кой ты мне, костями твоими греметь? Иди, Егана найди, он знает, что я люблю, объяснит тебе. Но главное — запомни, я чистоту люблю. Поняла?

— Да, господин, — мямлила девка.

— Ступай.

На том все и закончилось. Он взял письмо, что прислал ему прекрасная госпожа Анна, и опять стал его читать. В двадцатый раз, наверное.

Глава 33

— Не пойму я, чего ему надо. Земля сыра была, когда сеяли, чего он не поднимается? — говорил Еган, сидя на корточках рядом с гороховым полем. — Рожь, вон, как дружно пошла, и овес хорош, и ячмень, а это, ты глянь, какая беда… Чахлое все.

Волков ездил с ним с утра по полям и был доволен тем, что увидел. Всем, кроме этого. Горох и вправду не дал ростков, хоть посеяли его две недели как.

Еган встал, отряхнул руки и пошел к коню:

— Надо было у стариков спросить про горох, не сеял я его никогда, бобы да фасоль сеял.

Они поехали домой. День был теплый, к обеду шел, на подъезде к Эшбахту местный мужик коров гнал на новый выпас. Бабы кусты режут на хворост, дети малые с ним. Два солдата понесли больше пучки длинного орешника, строятся. Все хорошо, спокойно, все при деле. Уже когда подъехали, Еган и сказал кавалеру, указывая рукой:

— А это кто там?

Волок поглядел и удивился. У ворот его дома, рядом с Арсибальдусом Рене, увидал он высокую женщину в темном строгом, платье. Женщина была явно из благородных. Воротник из кружев, на голове светлый шарф, но волосы роскошные видны, понятно, что не замужняя та женщина была. В руках она держала книгу. Видно, писание, прижимала его к груди, а еще четки были на ее руке. Они с Рене разговаривали, Волков подумал, что, может, она к нему приехала.

А тут ротмистр его увидал и об этом женщине сказал, та вернулась к нему, присев низко, голову склонила в поклоне, а Волков обомлел. Он никогда бы ее не узнал издали. И никогда бы не догадался бы, что это Брунхильда. Она так и ждала его, низко присев и склонив голову.

Он спрыгнул с лошади, подошел к ней, обнял, а она улыбаясь ему, взяла его руку и поцеловала ее, а он стал поцеловать ее в щеки.