Раубриттер - Борис Конофальский (2020)

Тут Агнес берет и одним движением, одним взмахом, проводит кинжалом так, что острие распарывает одежду и кожу на обеих ляжках книготорговца, чуть ниже причинного места. Может, это было и не самое красивое и ловкое движение, но взмах был быстр, словно девушка муху на лету ловила, а кинжал был остр неимоверно. Из дыр в панталонах и коже сразу полилась кровь, да с брызгами. Побежали струйки по чулкам на башмаки, и на грязный пол.

— А-а-а-а, — заорал книготорговец, и выгнулся зачем-то, словно его в спину ударили, голову запрокинул, и как был, плашмя упал навзничь, между старым столом и кособоким стулом. С грохотом, так, что стул упал тоже, а стол хоть и был велик, и тот сдвинулся. И книгу он уронил. Стал между стулом и столом барахтаться, перекатываться. Встать пытался, а сам руками раны свои на ляжках хватал.

Агнес рогожу с пола подняла и протерла кинжал не спеша, потом присела напротив стонущего уже наполовину под столом книготорговца, и, заглядывая ему в лицо, чтобы глаза его увидеть, спросила, улыбаясь:

— Ну что, пес, говоришь, не подействуют на тебя мои уловки? Даже и пытаться мне не следует?

Уддо Люббель заливался кровью и в ответ ей орал благим матом так, что на глотке его жилы вылезли:

— Стража! Стража! Убивают. Люди, кликните стражу, зовите сержанта и старшину улицы. Убила, убила косоглазая меня! В доме моем ведьма! Ведьма.

Уте сначала страшно было глядеть на это, а потом вдруг стало смешно. Бьется человек под столом, кровью заливается, стулом упавшим гремит и рот свой мерзкий с половиной зубов разевает, разевает, разевает. Как будто песню какую-то поет изо всех сил, а звуков издать не может, словно рыба на берегу. А он глазки пучит, тужится, поет с надрывом, на шее вены вздулись от старания. А только сипение его слышно, да дыхание старика уморившегося, и все. Смешно, честное слово. А сколько спеси в нем было совсем недавно. Сколько грубости.

Глава 37

А госпожа «певца» не слушает, и не смотрит на него, она тем временем присела, книгу с пола подняла, и огорчилась. Обложка книги кровью перемазана. Тут уже девушка не погнушалась свой платок достать, стала книгу вытирать, морщить носик. Ута было хотела ей в этом помочь, чтобы она господские пальчики в грязь эту не пачкала, но госпожа не дала и сказала:

— Сама я, лучше золы в печи найди, засыпь ею ему раны, а то он юшкой своей вонючей весь пол уже залил и книгу мне.

А книготорговец уже перестал рот разевать, лежал в луже крови, штаны от нее мокры, дышал тяжело и с ненавистью смотрел на девушку, так ненавидел он ее, что судороги лицо его издергали. Но ей на его ненависть плевать было. Как и на былое бахвальство его.

Ее сейчас только книга интересовала. Она, подобрав юбки, чтобы их не запачкать и присев в двух шагах от него, листала страницы, одну за другой. Остановиться не могла.

И когда пришла Ута, принесла совок золы из печи и стала засыпать Люббелю рану на ляжках этой золой, Агнес сказала ему, как ни в чем не бывало:

— Что ж, и правду книга сия для меня интересна.

Она поднялась, залезла в кошель, и достала серебро, отсчитала десять монет и кинула их небрежно на пол рядом с книготорговцем.

— Больше не дам, не проси, ибо знаю, что вы все книготорговцы воры, которые честную цену в десть раз задирают.

— До конца улицы не дойдешь… Не дойдешь, ведьма косоглазая, — тяжело прохрипел Уддо Люббель, — у меня тут все стражники в друзьях. — Он погрозил ей окровавленным пальцем. — Все, слышишь… Все… У меня сам глава гильдии ткачей в друзьях. И сержант стражи Брумель тоже. Через две недели гореть тебе на костре, косоглазая.

— Глава гильдии? Сержант стражи? Никак вы все вместе детей пользуете? — поинтересовалась Агнес, заворачивая книгу в дерюгу. — Может, расскажешь про то?

А он лежал и только глаза на нее таращил в дьявольской злобе. Да руками раны свои сжимал.