— Ну, вот мы и познакомились, ты не бойся, душегуб, я не всегда бываю зла. Я могу быть и доброй госпожой. И могу быть щедрой. Будешь псом хорошим, так и хрящи получать будешь, и кости мясные. А гавкать будешь или лениться, погублю пагубой лютой. Запомни это, душегуб из Бреды.

Она протянула к нему руку без всяких слов. И Игнаас ван Боттерен ее понял. Он полез своей рукой окровавленной под шубу свою мерзкую и достал оттуда ключ.

Девушка с презрением и брезгливостью взяла его двумя пальчиками, встала, подобрала юбки, чтобы не задеть подолом черные лужицы, и пошла к выходу. Ута пошла за ней, несла книгу.

Задерживая дыхание, чтобы вонь не нюхать, прошли они первый этаж дома. Тут была темень, но Агнес уже давно научилась видеть в темноте. Даже успела поглядеть на кольца железные, что были вбиты в стену. Она дошла уже до двери, когда Ута, запнулась и чуть не упала, она-то в темноте не видела.

— Госпожа, куда идти мне, — хныкала она, видно в месте этом ей было не по себе. — Не вижу ничего.

Агнес глянула и увидала, что запнулась она о цепи, что валялись у стены, точно книготорговец приковывал кого-то тут.

— Сюда иди. На голос мой иди, дурища, — сказал девушка и, подойдя к двери, отперла ее, отодвинула засов. Как появился свет, так Ута почти бегом кинулась к нему. Да и не мудрено, первый этаж дома книготорговца был премерзок и страшен.

Они вышли на улицу, и теперь даже грязная и вонючая улица Ткачей, казалась им чистой, и запах был терпим. И люди суетой своей уже не раздражали.

Агнес шла чуть впереди, следом шла Ута, прижимая к груди большую книгу, завернутую в дерюгу. Агнес обернулась на служанку, поглядела на ее лицо и невольно улыбнулась, а потом спросила:

— Думаю, замуж тебя отдать за книготорговца? Пойдешь?

Ута аж остановилась от такого вопроса, глаза от ужаса выпучила, рот открыла, да ничего сказать не смогла. Так и стояла посреди улицы с раскрытым ртом.

— Пошли, дурища, пошли, — говорила Агнес, смеясь, — шучу я. Не нужна ты ему. Ему детишки нужны, те, что помладше.

Ей пришлось хватать служанку за рукав, и тянуть поначалу, прежде чем та пришла в себя и пошла сама.

— Что? Страшный он? — Улыбалась девушка глядя на служанку.

— Не приведи Господи, — Ута даже перекрестилась, что делала не часто. — И премерзок, и престрашен! Прямо, как наш поп говорил про Сатану.

— Верно-верно, — соглашалась Агнес, думая о чем-то, о своем, — зато служить будет верно, за страх служить будет, и не денется никуда, и не донесет.

Уж в этом она не сомневалась. Так они дошли до конца улицы, где их ждала карета. Садясь в нее, Агнес думала даже не о книге интересной, и не о том, что книготорговец теперь никуда от нее не денется. Она думала о его словах, про то, что в стекло могут заглядывать лишь лучшие сестры. Лучшие! И значит, она была одной из лучших. Ах, как приятно было это знать. Одно было плохо, что никому об этом сказать нельзя. Ну не Уте же о том хвалиться, не Зельде, не Игнатию. Они и так ее силу знают, и так ее боготворят.

Да и не поймут они. Господину бы о том сказать. Перед ним похвалиться бы. Похвала его была для нее сладка неимоверно.

Мгновенная теплота его была желанна всем ее сердцем. А его поцелуй, пусть даже отцовский, в висок или лоб, сердце ее тревожили, даже долгое время спустя, воспоминаниями сладкими по ночам. Ну, а если не пред господином похвастаться, так перед другими… сестрами, чтобы поняли ее и оценили. Вот это тоже было бы хорошо.

С этими мыслями она ехала по Ланну, смотрела рассеяно из окна кареты на улицы и чуть заметно улыбалась.

Глава 38