Раубриттер - Борис Конофальский (2020)

И так он бы и продолжать думать, если бы на Сыча не взглянул. Тот тоже на него смотрел да ухмылялся так, как только он умел. В ухмылке его одно светится: «Знаю я вас всех, подлецов. И праведных отшельников тоже знаю».

— Что? — почти грубо спросил у него кавалер.

— Хитрый монашек, да я эту хитрость за версту виду. Авось, не проведет, — Сыч сидит вальяжно, видя, как все его слушают, подлец, посмеивается еще.

— Говори толком, — почти злился Волков.

— У всех монахов на одеже рукава как рукава, а у этого длинны, пальцев не видать, — говорит Сыч.

Волков фыркает. Дурь говорит Сыч, мало ли у кого какие рукава. А брат Ипполит и вовсе сказал в защиту собрата:

— Так, может, устав у них в братстве такой, может, такие рукава им по уставу положены, у каждого братства монашеского свои причуды.

— Может, и так, — не сдается Сыч и продолжает, чуть прищурившись, как будто размышляет. — Вот только заметил я, что рукой-то он только одной как следует шевелит, только правой, целовать всегда правую подает, берет все правой, левой слегка помогает, даже когда котомку накидывал, все правой делал. Левую только просовывал в лямки.

— К чему это ты?

— Да к тому, что левая у него рука увечная.

— Увечная? — переспросил Волков.

— Об заклад побьюсь, — говорит Сыч, — два талера против оного поставлю, что клешня у него изувечена[7].

— Мало ли. Может и так, и что?

— А то! Мало ли где монах руку повредил, быть такое может?

— Может, а вот зачем он ее прячет тогда?

— Может, он и не прячет, просто рукав такой.

— Может, и рукав, — Фриц Ламме опять ухмыляется. — А вот зачем монаху, отшельнику, святому и божьему человеку ключи?

— Ты же сам видел, он дверь запирает, — говорит Волков. — От двери ключ.

— Один-то от двери, а второй от чего?

— Какой еще второй? — удивляется кавалер.

— Эх, экселенц, вот, вроде, и глаза у вас у всех есть, а смотреть ими не умеете. Даже если на поверхности все висит, вы не видите.

— Да говори ты, болван, толком, чего ты там увидал?

— Прямо на поясе, то есть на веревке, которой он был подпоясан, два, — Сыч даже пальцами показал, — два ключа висело.

— Я это тоже заметил, — сказал брат Ипполит.

— Вот и ученый человек два ключа у него увидал, а ну скажи ученый человек, зачем святому лишенцу и отшельнику столько ключей, сколько не у всякой ключницы бывает?

Брат Ипполит посмотрел на Волкова, словно помощи искал. Но и Волков не знал, что сказать. Так и сидели оба, насупившись и задумавшись.

— Вот то-то, — продолжает Сыч многозначительно, а сам скалится, упивается своей победой над двумя любителями книг. — Призадумались вы, вижу. Вот и я призадумался. И думаю, что непростой это монах, непростой.

* * *

Рене, когда был на смотре в поместье у графа, за свой счет купил пива, целую бочку в двадцать ведер. Пива крепкого, хоть и молодого, такого яростного, что бочку едва обручи сдерживали.

Купил солдатам, хотел выдать на следующий день, но не выдал, кавалер отправил их домой, теперь с этой бочкой пива Арисбальдус Рене появился в Эшбахте. Бог его знает, что там случилось с ним, наверное, понял, что самому ему, даже с другом Бертье, эту бочку не осилить, он стал это пиво раздавать местным бабам, мужикам и солдатам, прямо с телеги разливал. Причем и своим солдатам давал, и солдатам Брюнхвальда, и новобранцам Рохи. И сам с ними пил понемногу. И к этой радости сбегались все, кто про то прознал. А местные мужики, раз управляющий господин Еган отъехал в город, так и вовсе обрадовались. Работы все побросали и прибежали пить дармовое пиво. И все это было на главной деревенской улице. И то увидел Роха. А Роха проезжал на коне мимо, и был он как раз из тех людей, что немного жадны даже до чужого добра. Стало ему жаль того пива, что раздает Рене, и он сказал ему: