Длань господня - Борис Конофальский (2020)

Стал ему показывать дом. Дом был и вправду хорош, был он на вид не меньше старого, но в два настоящих этажа с чердаком и подвалами большими под вино и прочее съестное. Полы из хороших досок вощёных, стены чисты, белены. Окна огромны. Двери в две створки, хоть свадьбу выводи через них, крепки и широки, с красивыми бронзовыми ручками. Печи с плитами удобны, другие печи, что с дымоходами для обогрева дома, и вовсе в изразцовой плитке с замысловатыми рисунками. Камин огромен, в него войти может даже сам хозяин, головы не склонит. В нём кабана целиком можно зажарить. Максимилиан в удивлении вытащил меч, поднял его, потянулся им вверх и до потолка не достал. Все посмотрели на это и увидали на блоке красивую люстру под двенадцать свечей. А стропил не увидели, потолок был ровен и побелен, как и стены.

Две тысячи талеров! Две тысячи. Теперь ясно было кавалеру, на что этот чокнутый монах потратил столько денег. Столько, что на эти деньги можно было выстроить небольшой костёл на пятьсот прихожан.

Дальше пошли по широкой лестнице с красивыми перилами наверх, а там ещё один зал, да ещё какой. Вдоль всего зала огромные окна, свет просто льётся в залу, его так много, что ламп не придётся зажигать до самой густой темени. Там тоже обедать можно, только мебель купи. Там же двери в покои и опочивальни.

— Здесь будут мои покои, — сказала госпожа Эшбахт таким тоном, что вряд ли бы кто решился ей перечить.

А вот кавалер решился:

— Покои ваши будут там же, где и мои, те, самые большие, — он указал на большую и пустую комнату, — нам с вами подойдут.

Жена его только фыркнула как злобная кошка, все видом своим выражая пренебрежение и даже, может быть, презрение к словам супруга своего, сказала, кривя рот и с апломбом:

— За что же мне кары-то такие?

При всех людях его, оскорбив господина Эшбахта, она пошла дальше, заглядывая в комнаты.

Повисла плохая тишина, все, кто тут был, почувствовали себя неловко. А архитектор, что вот-вот заливался соловьём, рассказывая про своё детище, тут же замолчал, стоял с виноватой улыбкой. Госпожа Ланге искоса бросила многозначительный взгляд на Волкова. И был в этом взгляде смысл и знание общей тайны. А потом она пошла вслед за подругой. Она всё правильно делала.

Волков, не проронив ни слова, повернулся и пошёл к лестнице, за ним пошли все его люди, а архитектор, в растерянности постояв немного, пошёл за госпожой Эшбахт. Ну, а что ему ещё делать было?

Вечером, когда Мария собирала посуду со стола сразу после ужина, госпожа Эшбахт встала и, сделав лицо высокомерное, сказала едва не сквозь зубы:

— Спокойных всем снов. И прошу вас, господин, меня сегодня не тревожить. Не будет в том вам резону.

И пошла наверх.

Волков посмотрел ей вслед, а затем посмотрел на госпожу Ланге, ожидая пояснений. И та сказала, не смотря ему в глаза и тоном таким, каким сообщают плохие вести:

— Госпожа не обременена.

— Что? — Сразу не понял Волков.

— Элеонора Августа не беременна. — Тихо повторила Бригитт, всё не поднимая глаз. — У неё нынче кровь пошла.

Как будто ударили его. Не сразу даже слова эти в голове его улеглись, так, что бы понял он их. Хуже новости для него сегодня быть не могло. У него плечи опустились, он сгорбился и стал смотреть в стол, растирая больное место на ноге. Никому он того бы не сказал, но каждый день, каждый божий день пред тем, как заснуть, молил он Господа о том, что бы даровал он Элеоноре бремя. Редко он молился, он всегда редко молился, обычно перед делом. И обычно просил у Господа только две вещи: простить его грехи да быстрой смерти, уж если смерть его достанет. Ну, а что ещё может просить солдат? А тут изо дня в день он просил и просил о том, что бы Господь послал ему чадо. Сына, конечно, но можно и дочь, в крайнем случае. Пусть дочь для начала, он согласен и на дочь, лишь бы была. Но ничего на этот раз не вышло.