Он знал, что этот разговор будет непростым и дорогим. Может даже, очень дорогим, но делать ему было нечего. Ему необходимы были хоть какие-нибудь известия с того берега реки. Что там происходило у горцев, что они замышляли, он мог только догадываться. Да, у него был там мальчишка-сирота, свинопас, которого он наградил примерно. Дал десять талеров. И который после этого обещал и дальше ему служить, но с тех пор, как мальчишка ушёл к себе за реку, от него больше вестей не было. Кто знает, что там с ним. Может, попался он страже — из-за глупости, из-за бахвальства пьяного, из-за лишних трат, которые не мог себе позволить свинопас. Может, он уже и не жив. А может, женился или ушёл в другой край. В общем, ничего, кроме догадок, у Волкова не было, а на догадках только дурень строит планы. Ему нужно было знать всё то, что интересовало его о врагах и раньше: когда, сколько и где? Вот он и сел говорить с племянником. Бруно, теперь уже Фолькоф, а не Дейснер, сразу стал отчитываться о проделанной работе. О построенной пристани и договорах с купцами из кантона.

Волкову понравилось то, что молодой человек, во-первых, уже носил иную одежду, одежду приличную, соответствующую новой фамилии, а не ту, в которой кавалер видел его в последний раз. А ещё то, что Бруно вёл записи и во время отчёта то и дело заглядывал в них.

— Брёвна вбили в берег, куплено которых сорок два, — он заглянул в свои бумаги, — а вбито тридцать шесть. Я спросил, где остальные, а господин де Йонг говорит, что остальные пошли на стяжки и перекрытия.

Бруно делает паузу, чтобы кавалер понял всю серьёзность произошедшего, и продолжает:

— А никаких стяжек из брёвен я не видел. А под перекрытия куплено, — он снова заглядывает в бумагу, — а на перекрытия он брал хороший стропильный брус. Двадцать две штуки. А брёвна, купленные под сваи, дороги, дерево самое крепкое на сваи шло. Я подсчитал, что те шесть брёвен стоили не меньше половины талера.

«А мальчишка-то умён не по годам и, главное, въедлив, совсем не по годам, хорошо, что пошёл он не в воинское ремесло».

— И это только брёвна, — продолжал Бруно Фолькоф, снова заглядывая в бумагу. — Скобы железные у кузнеца куплены, сто восемьдесят шесть штук, а вбитых сто семьдесят две. Я спросил у господина де Йонга, дескать, где остальные скобы, а он говорит, мол, мастера не ловки, многие из скоб роняли в реку. Думаю, что на скобах он ещё больше заработал, чем на брёвнах.

Да, всё это, конечно, интересно и для мальчишки важно, но это всё мелочи, Волков всё это слушает скорее из вежливости к племяннику. И так ясно, что к лапам господ архитекторов всегда будет липнуть серебро выше оговоренного. Этого не исправить, главное, чтобы подлец архитектор меру знал.

Бруно уже перевернул листок и хотел продолжить, но Волков его остановил:

— Бог с ним, с де Йонгом.

— Но дядя, он деньги у вас крадёт.

Волков махнул рукой:

— Потом. Ты мне скажи, как ты вести купцам в кантон шлёшь? Ты же не ездишь туда сам? И надеюсь, этот твой компаньон, как его там…

— Цеберинг, господин, Михель, — напомнил Бруно.

— Да-да, Цеберинг. Он, надеюсь, тоже не ездит?

— Нет, дядя, — отвечал племянник, — вы же не велели. Мы пишем им письма и отдаём купцу Гевельдасу из Эвельрата, у него есть контора здесь через реку, в Лейденице. Он почти каждую неделю плавает за товарами в Рюммикон, а иногда доплывает на своих баржах и до Милликона. Через него и отправляем письма. Это нам капитан Тайленрих из Лейденица так советовал делать.

— Вот как? Это правильно. А кто писал вам в последний раз, кто из купцов кантона самый настойчивый и нетерпеливый?

— Последним писал лесоторговец Плетт. Справлялся о готовности пристани и навесов для дерева. Он хотел прислать первую партию тёса ещё до Рождества, да не получилось. Но и угольщик Фульман тоже спрашивал, тоже торопился. Он писал, что из добрых побуждений уступит нам цену, он хочет начать торговать скорее.