А ей умнице, что всякое может и многое умеет, даже платья не досталось. А у той всё есть. И с господином спала в одной постели, а он ей ещё и титул потом устроил. А за что всё беззубой кобылище? За то, что вымахала с мужчин ростом, да за то, что вымя отрастила красивое? Так не её в том заслуга. Не её. Сама то она дура беспросветная. Но всё равно все мужчины её богатеи да кавалеры. А нынче вон и граф. Граф! У этой девки кабацкой, что за десять крейцеров давала кучерам в кабаке в Рютте муж граф. А что есть у Агнес? Пирожник неграмотный, с мордашкой смазливой да крепкими плечами, который и пары слов связать толком не может. Нищий дурень с крепким передом, вся сладость которого в том, что в делах постельных он неутомим, так неутомим, что даже и скучно с ним за этим делом становится. Хоть книгу берись читать, пока он не угомонится. А как штаны наденет, так и вовсе дурак дураком, смотрит на Агнес с разинутым ртом и гыгыкает над каждой её прибауткой или над тем, как она Уту тиранит. Да жрёт всё что не дадут и сожрёт сколько ни положат. Поначалу сие забавно было, а теперь не забавно вовсе. Докучать стал. И за всё время ничего, кроме пирожных своих, так ей и не подарил. Что за ухажёр, только лишь брать мастак. И выйти с ним никуда нельзя. Всё тайком. Ему-то, дураку всё в радость. Пожрёт, вина напьётся да в постель тащит. Чёрт неугомонный. А ей уже того мало.

Агнес уже думать стала о том, что в виде, в котором она его принимала, в виде роскошной темноволосой красавицы, она и получше кого могла найти. Человека благородного ей хотелось. Чтобы понимал разговоры её, чтобы восхищался ей, чтобы любил её изысканно или брал по-хозяйски, как делал это, ну например, господин с Брунхильдой. А не гыгыкал как мул в конюшне, когда на кровать её валил.

Агнес так расстроилась, что даже Уту звать не стала, пошла от зеркала на кровать легла и заплакала.

Мало того, что платье у неё старое, и юбки старые, такие старые, что подолы добела уже не отстирать, и кружева обтрёпаны, и башмачки старые, так ещё и вид она свой старый, некрасивый, тот, что от природы ей дан, должна «надеть». Нельзя же прийти в том, что она сама себе придумала. Не узнают её банкиры. Вот и было ей от чего плакать.

Ни платья нового у неё нет, ни умений своих удивительных ей не применить. Пойдёт на обед она замарашкой. Пусть уж её выгонят или вовсе не пустят.

Господин её не любит ни как женщину, ни как племянницу. Любил бы, так хоть самую малость денег присылал бы. Хоть иногда.

Горько, горько всё было.

А тут в дверь поскреблись. Ута, страх поборов, осмелилась её в печали беспокоить?

— Уйди, корова! — закричала Агнес со слезами в голосе.

— Да, госпожа, — донеслось из-за двери.

— Стой, дура!

— Да, стою, госпожа.

— Чего приходила?

— Сказать, что пирожник Петер Маер пришёл, пирожные принёс, и вас спрашивает.

— Гони его к чёрту! — зло крикнула Агнес. И тут же вдруг вспомнила, что хотела новый свой отвар, что людей обездвиживает и память у них напрочь отбивает, испробовать. Думала вчера на Уте испытать, да недосуг было. Вспомнила и крикнула: — Нет, не гони, скажи пусть сюда идёт, и вина нам принеси!

Сама же встала с кровати, подошла к зеркалу, стала себя в «божеский» вид приводить. Вместо жалкой серой поросли на голове быстро «отрастила» себе гриву чёрную, бёдра да ляжки, плечи, грудь — всё себе «вырастила» пышное, налитое, красивое. Роста себе прибавила, лицо изменила, про глаза не позабыла. Так красива стала, что хоть саму себя целуй. К тому же она научилась так быстро себя менять, что даже сама удивлялась. Удивлялась себе и гордилась собой. Вот только похвастаться было ей умениями своими не перед кем. А как хотелось ей, как хотелось…