У меня мурашки бегут по коже, когда вспоминаю, как пыталась показать, что я чувствую сильнее и глубже других. Я думала, что знаю, что такое гнев. Думала, я способна утратить контроль. Но – сюрприз – я ошибалась. Слопать два багета с маслом и сыром не значит утратить контроль. Испытывать галлюцинации под воздействием наркотиков, заниматься сексом под кокаином и говорить, что я чуть не умерла от удовольствия – это полная херня. Я ничего не знала. Ничего. Я ничего не знала о том, что такое – желать смерти. На похоронах я была только раз в жизни. Мне никогда не было по-настоящему страшно, по-настоящему одиноко. Я никогда не хотела умереть. Никогда не чувствовала себя так, словно все рушится. Способная Майя. Всегда в первых рядах, всегда с поднятой рукой. Я знаю ответ. Нет, ты ничего не знаешь. Ничего.

Теперь, после всего, что произошло, я знаю, что базовые эмоции – неинтересные и безвкусные, они – безумец с издевательским смехом.

Я тоже иногда смеюсь, но мой смех истерический. Реакция на стыд, страх, боль, ненависть. Все разные чувства смешались в одно, краски превратились в шестнадцать нюансов белого. Если смешать желтое и синее, получится зеленое. Дружба? Ревность? Нежность? Любовь? Сочувствие? Счастье?

Больше всего я скучаю по счастью, вмещающему все эмоции сразу, с массой радости и щепоткой удивления.

Счастье – это совершенная смесь, но только ни у кого нет рецепта. В те рождественские дни у дедушки я была счастлива. Я смеялась, и говорила маме вещи, не задумываясь, только потому, что она хотела их услышать. Лина получила рацию в подарок, и заставила меня идти по снегу, чтобы проверить, на каком расстоянии она принимает сигнал.

Проверив, мы построили снежную крепость, зажгли в ней свечу, потом делали ангелов на снегу и кидались снежками в озеро.

После прогулки я ела марципан в шоколаде. Это было даже вкусно. И хлебцы с ветчиной с горчицей – нет ничего вкуснее. Дедушка велел мне слушать внимательно, когда Юсси Бьёрлинг пел о слезах и несчастной любви.

За три дня мне если и было грустно, то всего пару мгновений, страшно мне не было ни разу, это Рождество было по-настоящему счастливым. Ночь накануне Рождества, Рождество и второй день после Рождества.

А потом все кончилось. Если смешать все цвета в палитре в один, сначала получится грязно-коричневый, а в конце черный. На четвертый день мама разбудила меня в семь утра. Звонил Клаес Фагерман. Они с мамой говорили минут десять. Он извинялся за ранний звонок, мама извинялась за то, что меня разбудила, но мне нужно ехать в психиатрическое отделение Дандерудской больницы, поскольку Себастиан пытался покончить с собой.

31

Двумя часами позже вертолет приземлился перед домом дедушки на пустырь рядом с озером, подняв снежный вихрь. Я побежала с сумкой к дверям. Дедушка побежал со мной, но бег давался ему с трудом. Я села рядом с пилотом. Дедушка поболтал с ним. Пилот сказал, что отвезет меня «в город», а оттуда машина доставит меня в больницу. Клаес не в больнице, но он передал, что «благодарен за мою помощь» и «у него дела», я особо не слушала.

Себастиан пытался покончить с собой.

Дедушка сделал странное движение головой, поцеловал меня в щеку и попрощался.

Только сев в вертолет, я подумала, что никто не спросил меня, хочу ли я ехать в больницу к Себастиану. Но что бы я ответила? «Нет, он сам справится?»

Конечно, я должна была поехать. Как же иначе?

У Себастиана были перебинтованы запястья, из одной руки торчала игла капельницы. Одет он был в светло-голубую больничную сорочку. Увидев меня, он разрыдался. Я присела рядом, встала, перешла на другую от капельницы сторону, легла на койку рядом с ним и тоже заплакала.

– Они подозревают передозировку, – краснея, рассказала мама. – Ты нужна ему, Майя.