Королева Бедлама - Роберт МакКаммон (2010)

Он подождал, пока она вышла, и только потом встал — боялся, как бы не застонать от внезапной боли, а тогда бы она не отстала, пока не выяснила бы, что болит. Об этом чем меньше говорить, тем лучше. Когда Берри вышла, Мэтью медленно поднялся и вышел в прихожую, где нашел на круглом столике рядом с дверью белый конверт. Беглый осмотр показал, что письмо запечатано красным сургучом с литерой «Г».

Мэтью открыл конверт и прочел:

Дорогой Мэтью, если будет возможно, приходите сегодня чуть раньше трех часов дня в дом номер семь по Стоун-стрит.

С наилучшими пожеланиями, Кэтрин Герральд.

Он снова сложил письмо и убрал в конверт. Интересно, что и миссис Герральд, и Хадсон Грейтхауз — оба в городе. Надо бы побыстрее выяснять, что все это значит, а потом как следует отоспаться во второй половине дня. И это будет хорошая возможность разобрать свой вчерашний день.

Его внимание привлек предмет, которого он раньше не видел: рядом с выходящим на восток окном стоял мольберт художника, а перед мольбертом — стул, повернутый в сторону. На мольберте была закреплена незаконченная работа Берри, и Мэтью, стоя в желтых осколках света, стал рассматривать.

Она представляла собой карандашный набросок портрета Мармадьюка Григсби в профиль. Клок волос торчал посреди лысого черепа, на лунной физиономии выпуклая линза очков закрывала большой глаз, густая бровь готова была задергаться, а изборожденный прожилками нос, опущенный раздвоенный подбородок, складки и морщины даже в этой неподвижности придавали портрету жизнь и экспрессию. Это был он, Мармадьюк. По-настоящему хороший портрет: Берри удалось передать причудливое строение дедова лица без искусственности подчеркивания, но и ничего не пряча. Не льстивый был портрет, а честный. Интересно, правда, какие цвета там будут, когда Берри его закончит. Сочный красный — неугасимое любопытство, густо-лиловый — проза жизни, издание «Уховертки»? Мэтью стоял и смотрел, думая, что быть правдивой — настоящий талант. Не мрачная карикатура тугожопого кретина, как назвала это Берри, а результат изучения человеческого индивидуума, с обнажением всех его качеств, хороших и плохих.

Истинный талант, подумал Мэтью.

Семечко идеи пустило корни у него в мозгу.

Он рассеянно опустил руку — застегнуть пуговицы, которых уже не было, вышел из дому и быстро зашагал в сторону Стоун-стрит.

Глава тридцать седьмая

У номера семь по Стоун-стрит была темно-коричневая дверь, открывавшаяся на лестницу, втиснутую между конторой Мозеса Леверича, скупщика пушнины, и магазином капитана Сайруса Донагана, изготовителя квадрантов, астролябий и прочих инструментов морского дела.

Мэтью поднялся по лестнице и оказался в мансарде, давно взывающей к скребку и метле. Он понятия не имел, какое тут раньше было дело — во времена, наверное, правления Питера Стрювезанта, — но следы былого величия еще блестели кое-где, как крупицы золота в луже грязи. Сверху на лестнице находилась обшитая дубовыми панелями прихожая, где стояла конторка клерка со множеством выдвижных ящиков и стул со сломанной спинкой. Позади конторки — сундук, служивший для хранения свитков карт, документов и тому подобного. Поперек половиц прямо под ногами у Мэтью разлеглось широкое пятно, неприятно темное — Мэтью искренне понадеялся, что это не старая кровь. На той стороне комнаты — дверь, закрытая. Ставни окна распахнуты, открывая дорогу свету, створки со стеклами под слоем грязи и пыли тоже открыты, и воздух свободно гуляет внутри. Из двух окон под нависающей серой черепичной крышей открывается вид на простор Больших Доков, на корабли, ждущие груза и отхода. Зрелище захватывающее. Весь порт как на ладони: телеги, снующие туда-сюда по мостовой, горожане, бегущие по своим делам на фоне домов, изрыгающих дым труб, мачт кораблей, свернутых парусов и солнечной ряби на синей воде гавани.

— Эй! — крикнул Мэтью. — Есть кто-нибудь?