По ее следам - Т. Ричмонд (2016)

Если желание вернуться в ванную накатывало с новой силой, если на меня со всех сторон давило ОНО – так я теперь называла это чувство, – я просто включала ноутбук. Чаще всего записи появлялись ночью или сквозь мучительную пелену похмелья, однако порой потребность высказаться подкрадывалась совершенно внезапно. Позже я узнала, что в психологии это называется «замещением». Выяснила, что алкоголь и наркотики тоже заглушают боль, но такие возлияния не проходят без последствий. Мое отражение смотрело на меня с экрана, и я выпускала все, что скопилось внутри, искала смысл в окружающем безумии, свое противоядие от жизни, слушала музыку на стерео, а потом и на айподе – в режиме случайного воспроизведения, от Рики Мартина до Пинк, от Робби Уильямса до «Peppers», от «Steps» до Ар Келли.

Я знала, что эти записи никому не интересны и постороннему они покажутся бредом сумасшедшего. Но мне было наплевать. Я наконец-то дышала полной грудью.

Когда мне исполнилось шестнадцать, я опалила себе брови.

Пришлось сжечь дневники, понимаете. Деваться было некуда. Как последняя распродажа перед закрытием магазина – все, без остатка.

Я вернулась домой пораньше и застукала маму у меня в комнате: дневники были разложены на полу.

– Что ты делаешь? Зачем ты роешься в моих вещах?

– Солнышко, ты даже ни разу не заикнулась…

Три года подряд я отчаянно ждала нужного момента, чтобы рассказать маме о бледных тонких шрамах на левом запястье; объяснить, что торчавший из стены гвоздь, разбитое окно, неравная битва с осколком стекла – это все чушь, выдумки. Но от ярости в голове не осталось ни одной связной мысли.

– Уходи!

– Я твоя мама.

– Да как ты смеешь копаться в моих вещах! – взвыла я. – Это личное!

– Мы с тобой так похожи, – сказала она и, кажется, покосилась на мое запястье. Но та запись была в кожаном блокноте, который тетя Анна подарила мне на Рождество. Блокнота нигде не было видно. – Я твоя мама, – повторила она.

– Да уж, никуда не денешься! – Хотелось сорваться с места и бежать, бежать без остановки, пока вокруг не останется ни одного знакомого лица: там, далеко-далеко отсюда, я смогу быть другим человеком, ярким, интересным, без червоточины. – Чтоб тебе сдохнуть! И мне заодно тоже!

Выпроводив маму из комнаты, я включила ноутбук и принялась жать delete. Позже, когда мама с папой ушли – мама боялась оставлять меня одну, но я пообещала поговорить с ней по душам чуть попозже, – я собрала все бумажные дневники и бросила в металлический бак, в котором папа сжигал садовый мусор. Нашла в гараже канистру с бензином, обильно полила сверху, – и гигантский оранжевый костер со свистом взметнулся ввысь и спалил мне брови, обдав волной жара и ужаса.

– Горите! – кричала я, вырывая страницы и подбрасывая их в пламя. Мне было нисколько не жаль девчонку, которая это писала. На свет появилась новая я.

В тот день мне исполнилось шестнадцать.

На следующий день я снова заглянула в сад. Ветер разбросал по лужайке клочки обгоревшей бумаги. На поилку для птиц уселась малиновка, похлопала крыльями, подняла брызги. Пичуга плескалась радостно и беззаботно. Мне тоже захотелось окунуться. Плавала я плохо, но могла подолгу сидеть в воде: мне нравились прохладные течения, упругая сила, поддерживающая и подталкивающая вверх, будто я весила меньше, чем на самом деле.

– Милая, сгорело не все, – сказала мама вечером. – Я ничего не читала, честное слово! Вот, возьми. Может, когда-нибудь захочешь взглянуть на них снова.