Дом на Солянке - Валерия Вербинина (2020)

Где-то – сбоку или наверху – заспорили соседи, бранясь на чем свет стоит и портя Варе настроение. Не выдержав, она встала и пересела за рояль. Ей уже давно хотелось проверить, сильно ли он расстроен.

– Вы любите музыку? – спросила она у гостя.

Когда Басаргин наконец-то вернулся со штопором, он услышал, как Варя поет, аккомпанируя себе, известный романс на стихи Лермонтова:

Выхожу один я на дорогу,

Сквозь туман кремнистый путь блестит.

Ночь тиха, пустыня внемлет богу,

И звезда с звездою говорит.

У него заныло в груди. Он застыл на пороге, нелепо сжимая в руке штопор. Как же Максим Александрович любил этот романс! И ведь ни разу, ни разу за то время, что они жили в Москве, Варя не предлагала спеть его. А перед сопляком из угрозыска – пожалуйста! Да он небось и не знает, кто такой Лермонтов…

В небесах торжественно и чудно,

Спит земля в сиянье голубом.

Что же мне так больно и так трудно?

Жду ль чего? Жалею ли о чем?

Звуки рояля заполнили все пространство комнаты и унеслись дальше, за ее пределы. Адская квартира в изумлении стихла. Слушая голос жены, который лился, как серебро, Басаргин уже не боялся, что заплачет, услышав следующие строки:

Уж не жду от жизни ничего я,

И не жаль мне прошлого ничуть.

Я ищу свободы и покоя,

Я б хотел забыться и заснуть.

Я б хотел забыться и заснуть…

Боже, боже, ведь не осталось ничего, и некоторые из тех, с кем он учился в гимназии, убиты на войне с немцами, некоторые уничтожены большевиками, кто мог – бежал за границу, кто мог – осоветился, и сам он… Жалкий, жалкий человечишка, даже какую-то паршивую комедию не смог написать так, чтобы ее взяли в театр!

Он избегал смотреть на Опалина, боясь, что тот скажет или сделает что-то неуместное, после чего Басаргин окончательно его возненавидит. Но Иван, слушая романс, чувствовал только, что ад, в который он спускался сегодня, наконец-то отступает и отпускает его. Потому что настоящий ад – вовсе не переполненная коммуналка, а нечто, совсем другое, и он видел его сегодня вблизи.

Варя допела романс до последних слов:

Надо мной чтоб, вечно зеленя,

Темный дуб склонялся и шумел,

Темный дуб склонялся и шумел, —

и умолкла. Она была взволнована не меньше остальных. Басаргин шагнул к столу и заставил себя улыбнуться.

– Предлагаю выпить за здоровье прекрасной певицы, – сказал он.

«Темный дуб… ах, ведь под дубом меня и контузило тогда. Никому об этом не говорил, даже Варе… Впрочем, нет, Должанскому сказал. Как-то случайно вышло, слово за слово… Думал потом, что разболтает, редакция, все общаются… Но он никому не сказал. Есть все-таки порядочные люди… Разболтал бы, моя откровенность дорого бы обошлась. Одно дело – бывший медик, хоть и из дворян, и совсем другое – врач в Добровольческой армии. Чертова пробка…»

– Дай мне, я открою, – неожиданно сказала Варя, видя, как он возится с бутылкой.

Ему стало неловко, но тут пробка поддалась, и вино полилось в бокалы. Пили за Варю, потом за ее голос, потом за успехи хозяина, потом за Опалина. Вообще гость произвел хорошее впечатление, потому что умел вести себя за столом и держал вилку в левой руке. А за стеной соседка Басаргиных, шмыгнув носом, сказала своему мужу:

– Вот гадюка… И разбередила же мне душу своим пением. Эх…

Но в ее тоне сквозила растерянность.

– Да она ж больше не поет, – ответил бесчувственный муж.

– Ничего ты не понимаешь, – ответила жена с досадой и, чтобы оставить за собой последнее слово, вышла. Как раз когда она проходила в коридоре мимо общего телефона, он зазвенел, и соседка сняла трубку:

– Алё!

Через минуту в дверь комнаты Басаргиных постучали.