– Погодка как раз… Под неё покойники снятся. – Горбовский потёр пульсирующие виски пальцами. – Надо ехать – делать нечего. Номер машины Люда тебе сказала?

– Ну, конечно, сказала! – Гамбарян приплясывал на одном месте.

– И что ты должен сделать? Какой «маяк» поставить? – Майор тепло посмотрел на Минца, давая ему понять, что поговорят они после, наедине.

– Просто «проголосовать». Он же меня по фотке знает, – пояснил Гагик. – Ничего удивительного. В такой дождь можно ловить «колёса»…

– Тогда выполняй. Сейчас же и выходи, как раз в семь там окажешься. Обязательно захвати оружие – а что чёрт их знает…

– Есть! – Гамбарян помолчал и спросил: – Разрешите идти?

– Ступай. – Захар торопился, потому что видел – Минц хочет что-то ему сказать.

– Счастливо! – подал голос Саша. – Ни пуха тебе…

– К чёрту! – рявкнул Гагик уже из-за двери.

Сунув во внутренний карман куртки «макаров», Гамбарян взял свой зонт и направился к выходу. Он решил подъехать к месту предполагаемой встречи на каком-нибудь общественном транспорте, где «базарным» будет трудно вести наблюдение – особенно в сутолоке, при непогоде.

Без десяти семь он был уже на месте, и пожалел, что явился так рано. Пришлось обойти всю «Гостинку», а потом переместиться к знаменитой «Стене гласности». Тут торговали как порнушкой, так и разнообразной прессой, а также просили милостыню. Читая плакаты около протестующих, Гамбарян между делом изучал обстановку и в который уже раз видел, что всё пока чисто.

Закончив с плакатами, он отправился к подземному переходу, откуда слышалось бренчание гитары и хриплое, надрывное пение. Как только ливень стал стихать, непонятно откуда, скорее всего, из метро, выползли деловитые тётки в чёрно-цветных одеждах и глухо повязанных платках. Они вели за руки или тащили под мышками странных молчаливых детей, которые ни разу за всё время не заревели, даже не издали ни звука. Следом за всеми спустился безногий дед на тележке. Он немедленно поставил на асфальт кепку и начал, безостановочно крестясь, кивать головой. Монеты со звоном падали на рваное, грязное и вшивое дно кепки.

Гамбарян повторял про себя номер «Таврии», чтобы, не дай Бог, ничего не спутать. Он знал, что машина должна приехать со стороны Адмиралтейства, смотрел в ту сторону и ругал себя за то, что отлучался в Гостиный. В то же время Гагик знал, что тогда не мог пропустить машину Гюлиханова – было слишком рано.

За это время к Гамбаряну несколько раз подходили проститутки и фарцовщики, ошибочно решив, что он здесь ищет приключений или же деловых контактов. Но и за то время, что Гагик темпераментно отшивал непрошенных собеседников, «Таврия» прошмыгнуть не могла – Невский проспект постоянно оставался в поле зрения.

Внезапно за спиной грянул вальс «На сопках Маньчжурии». Напротив входа в метро, блестя трубами и тарелками в лучах заходящего солнца, выстроились перед пюпитрами музыканты, подставив под гонорар глубокую картонную коробку с яркими надписями на боках. Чуть подальше, в направлении Думской улицы, шумел очередной толчок. Там развевался имперский флаг и, вроде бы, раздавали малоимущим вещи и продукты. Проносящийся по Невскому ветер трепал плакаты, листовки и объявления на деревянном заборе. Громко спорили собравшиеся активисты различных партий, и у некоторых дело едва не доходило до драки.

Гюлиханов уже должен был появиться, но его всё не было. В потолке машин Гагик заметил уже три «Таврии», и одну из них белую – но с другим номером. За рулём там сидела девица, крашеная хной, и Гагик заметно поскучнел.

Прошло уже двадцать минут после срока, и Гагик начал беспокоиться по-серьёзному. Ещё горячее, летнее солнце даже вечером просушило тротуары. Внезапно откуда-то пахнуло скошенным сеном и мокрой землёй, но тут же аромат потонул в автомобильных выхлопах.