Прощённые долги - Инна Тронина (2016)

– То-то ты с простреленной грудной клеткой на шестой день сбежал, а на седьмой у тебя температура сорок! – Захар погрозил Озирскому пальцем. – На то они и врачи, чтобы лечить, а охрану мы обеспечим. Если всё будет нормально, тебя выпишут быстро. А о том, чтобы я тебя такого из своей квартиры выпустил, не может быть и речи. Ещё неизвестно, какова будет реакция на отраву. Когда я в «Кавказском» принял препарат «Г»… Какой номер? – обратился Захар к Филиппу.

– Третий, – хмуро ответил тот.

– Да, Г-3! – даже обрадовался Захар. – Так потом меня качало дней десять. Пришлось в отпуск срочно идти, и после ещё капельницы ставить. Так что. Андрей, не пререкайся. Лучше потолкуем по делу. Ты знаешь, что ваш с Севкой разговор в ночь на тринадцатое сентября от корки до корки записали на диктофон? Вы с ним где встретились тогда?

– Мы вместе приехали от станции Новая Деревня. Я как раз из Песочного возвращался, – Андрей покосился на молчаливого Готтхильфа. – Севыч меня и привёз к себе в квартиру. Потом мы пошли в его комнату… Мужики, дайте прикурить, а то у меня пальцы не гнутся. Ага, спасибо… Так вот, я могу уже объяснить, каким именно образом это получилось.

– Ты можешь объяснить?! – опешил Захар.

Всеволод даже икнул от неожиданности:

– Ты что, знаешь? Тогда почему не сказал мне?

– Потому что тогда я не знал, – пожал плечами Озирский и сморщился от боли – теперь он мог это себе позволить.

– А когда выяснил-то? – недоумевал Горбовский.

– Сегодня ночью, от самой Элеоноры Келль. Она же не предполагала, что я уйду оттуда живым, а потому разоткровенничалась. Агент Ювелира записал с помощью усилителя нашу беседу через стенку. Всё очень просто.

– Через стенку? – Грачёв задумался. – Каким же образом? С одной стороны там Дашкина комната, с другой – вообще чужая квартира. Оттуда, от соседей, что ли? Через капитальную стену?

Андрей помрачнел, не решаясь сказать то, что должен был сделать общим достоянием. Сигарета дымилась в его сведённых пальцах, и пепел сыпался на бинт. Тим подставил Андрею каменную розетку с книжной полки Леонида Горбовского.

– Ты меня, Севыч, прости, что я вынужден такие вещи говорить при посторонних. Келль сказала, что твоя сестра запросто водит к себе в постель ребят из кафе «Бродячая собака». Я. право, даже не знаю, ходит ли она туда.

– Ходит! – сквозь зубы процедил Грачёв. – Прямо-таки не вылезает. Гений непризнанный, мать её!..

Кулаки его с хрустом сжались, щека задёргалась.

Горбовский поспешил вступиться:

– Севка, спокойнее, не хипишись!

– Я ещё раз прошу прощения. – Андрей снова сунул сигарету в рот. Он выглядел непривычно сконфуженным, поникшим. – Ювелир подложил к ней своего человека. И тот, валяясь на тахте с Дарьей, сделал запись через некапитальную стену. Может быть, Нора врала? С неё станется, так что особенно не заводись. Это может быть провокация.

– Это – не провокация! – Грачёв усмехнулся так, что всем стало не по себе. – В данном случае я племяннице Уссера верю. Я её убил, но, к сожалению, не смогу то же сделать с Дашкой…

– Севыч, не зверей! – Озирский, забыв о том, что ему нельзя двигаться, обеими руками схватил друга за плечи. – Я вижу, что ты уже невменяемый. Я бы ни за что не сказал об этом, касайся дело только тебя и меня. Кстати, я хочу продолжить…

– Сколько мужиков-то было у Дашки? Элеонора не уточняла? – Грачёв дрожащими руками разорвал пачку «Салема», и сигареты просыпались на палас.

– Севка, прекрати, ты безумен! – Андрей спустил ноги на пол. Захар и Тим бросились укладывать его обратно.

Филипп же тихо сказал Грачёву:

– Бог мой, как же я тебя понимаю!..